Этик знает, что вся суть во взгляде человека на жизнь, в энергии его внутренней душевной деятельности, знает, что человек, стоящий в этом смысле на высоте требования, может и в самых скромных рамках жизни пережить куда больше того, кто был не только свидетелем, но и сам участвовал в великих мировых событиях. Этик знает, что вся жизнь — одна сплошная сцена и каждому, даже самому незначительному человеку, предстоит сыграть в ней свою роль, причем от него самого зависит сделать ее столь же значительной и серьезной в духовном смысле, как и роль тех, кому отведено место в истории. К эстетику вообще вполне применимо старое изречение: «быть или не быть» — и чем более его жизнь приближается к идеалу эстетической жизни, тем более он становится зависимым от всех внешних условий ее; измени ему хоть одно, и — он погиб; для этика же всегда существует исход: когда все идет наперекор его желаниям, когда мрак бури сгущается вокруг него до такой степени, что даже сосед теряет его из виду, — он все-таки не погибает, у него есть надежная точка опоры — свое «я». <…>
Напомню тебе здесь определение, которое я уже дал в свое время этическому началу: этическим началом является в человеке то, благодаря чему он становится тем, что он есть. От человека, следовательно, не требуется, чтобы он стал другим, но только самим собою, не требуется полного уничтожения в себе эстетического начала, а лишь сознательное отношение к нему. Этическая жизнь вынуждает человека к высшей степени ясного и определенного самосознания, от которого не могло б ускользнуть ни одно даже случайное явление; этика не имеет своей целью уничтожение конкретности человеческой личности, но, напротив, видит свою задачу в надлежащем и всестороннем развитии этой личности, причем ясно видит, какие начала должны быть в ней развиты и каким именно образом. Люди вообще относятся к этике совершенно абстрактно, и она поэтому внушает им какой-то затаенный ужас. Они смотрят на нее как на нечто чуждое личности и предпочитают держаться от нее подальше — Бог весть, куда ведь может привести знакомство с нею! Также многие люди боятся смерти, имея самое смутное, неясное представление о переходе души по смерти в новый мир, где царствуют совершенно иные законы и порядки, нежели знакомые им земные. Причина такого страха — нежелание человека вдуматься в свою сущность и значение, просветлеть душевно; явись же это душевное просветление — страх исчезнет. То же и относительно этики: человек, боящийся душевного просветления, бежит от этики, так как последняя требует именно этого просветления.
Как противоположность эстетическому мировоззрению, согласно которому смысл жизни — в наслаждении, люди часто ставят воззрение, по которому смысл жизни сводится к неуклонному исполнению человеком долга, и выдают это воззрение за этическое.
Проповедников такого воззрения невольно приходится, однако, заподозрить в умышленном искажении смысла и значения этики — из желания «подорвать ее кредит» у людей. Проповедовать людям одно суровое исполнение долга в самом деле, по меньшей мере, неосторожно: такая проповедь встречается большею частью одним смехом, в особенности, если она произносится (как, например, в произведениях Скриба) с известной комической серьезностью низменного пошиба и предлагается взамен жизнерадостного учения, приветствующего счастье и восторги наслаждения. Главной причиной несовершенства и неуспеха этого псевдоэтического воззрения является то, что проповедники его становятся к долгу во внешние отношения: определяя этическое отношение к жизни словом «долг», они под самим словом «долг» разумеют различные внешние житейские отношения. Немудрено, что жизнь, посвященная долгу такого рода, кажется людям далеко не привлекательной и скучной, не выдерживающей никакого сравнения с жизнерадостным идеалом жизни, выставляемым эстетиками.
Истинное этическое воззрение на жизнь требует от человека исполнения не внешнего, а внутреннего долга, долга к самому себе, к своей душе, которую он должен не погубить, но обрести. Чем глубже между тем этическая основа жизни человека, тем меньше у него потребности ежеминутно говорить о долге вообще или советоваться с другими относительно «своего» долга в частности, и тем меньше сомнений относительно способов выполнения этого долга и т. д. Жизнь истинного этика отличается поэтому внутренним спокойствием и уверенностью, тогда как, напротив, беспокойнее и несчастнее жизни человека — раба внешнего долга — ничего нельзя себе и представить. <…>
Этика как понятие общее есть также понятие абстрактное и как таковое находит свое выражение исключительно в запрещении. В этом смысле этика олицетворяет собою закон. Как же скоро на сцену выступает положительное приказание, оно является уже плодом этики и эстетики вместе. Евреи были по преимуществу народом закона и поэтому прекрасно поняли большинство заповедей Моисеева закона — абстрактных или отрицательных (запретительных); самой же положительной и конкретной: «Возлюби Господа Бога Твоего всем сердцем…», которую больше всего усвоило себе христианство, они как раз и не поняли. Переходя из чисто абстрактного понятия в более конкретное, этика олицетворяет собой уже не закон, а нравы и обычаи данного народа, зависящие от индивидуальности последнего; иначе говоря, вместе с упомянутым переходом этика воспринимает в себя и эстетический элемент. Для отдельного человека этика, однако, остается по-прежнему понятием абстрактным; реальное значение она приобретает лишь тогда, когда данный человек олицетворяет собою «общечеловеческое». Вот она — тайна совести, тайна индивидуальной жизни, заключающаяся в том, что последняя является в одно и то же время и индивидуальной, и общечеловеческой, — если и не непосредственно, то, по крайней мере, в смысле возможности стать таковою. Человек этического воззрения на жизнь видит в ней «общечеловеческое» и старается сам быть воплощением этого «общечеловеческого»; последнее же достигается не тем, что человек отрешается от своей конкретности (такое отрешение равняется самоуничтожению), но, напротив, тем, что он сознательно проникается ею еще сильнее и вместе с ней воспринимает в себя и общечеловеческое. Общечеловек — не мечта, каждый человек является в известном смысле общечеловеком, каждому указан путь, по которому он может дойти до общечеловеческого. Эстетик — человек случая, воображающий достигнуть идеала человеческого совершенства благодаря своей исключительной индивидуальности; этик же стремится к тому, чтобы проявить своей жизнью общечеловеческое. Влюбленный эстетик озабочен поэтому желанием выразить свою любовь каким-нибудь особенным, выделяющим его из ряда обыкновенных смертных образом; вступающий в брак этик имеет в виду исполнить общечеловеческий долг. Этик никогда не становится, таким образом, ненавистником конкретной действительности, напротив, действительная жизнь приобретает для него благодаря любви лишь еще более глубокое значение: он видит в любви
