Жизненной задачей «серьезного» эстетика является, таким образом, культивирование своей случайной индивидуальности во всей ее парадоксальности и неправильности; в результате — гримаса, а не человек. <…> Жизненной же задачей этика является воплощение в себе «общечеловеческого». Но воплотить в себе «общечеловеческое» возможно для человека лишь в том случае, если он κατά δύναμιν[103] уже имеет в себе общечеловеческое. «Общечеловеческое» может прекрасно уживаться с индивидуальными способностями данного человека, не уничтожая их — как не уничтожал терновый куст огонь, виденный Моисеем. Если же «общечеловеческое» не находилось бы в самом человеке, то для воплощения его в самом себе человеку не оставалось бы ничего иного, как отрешиться от своей конкретности. И можно найти немало примеров такого необузданно-абстрактного стремления к «общечеловеческому» — так, среди гуситов были сектанты, которые, желая приблизиться к идеалу первобытной и — по их мнению — нормальной человеческой жизни, ходили голыми, как прародители в раю. В наше время также нередко встречаются люди, требующие такого же обнажения в духовном смысле, т. е. отрешения человека от своей конкретности, без чего будто бы он не может стать нормальным человеком или воплотить в себе «общечеловеческое». Но это неправда. «Общечеловеческое», таящееся в конкретности каждого индивидуума, выступает из нее и затем очищает и просветляет ее благодаря акту отчаяния. Как в грамматике примерным образцом данного спряжения может послужить любой из принадлежащих к нему правильных глаголов, а не один тот, который случайно приведен в учебнике, так и любой человек может явить собою образец «общечеловеческого», причем от него не требуется отрешения от своей конкретности, но требуется лишь просветление, облагорожение ее. Просветляется же и облагораживается она, как уже сказано, отчаянием, или выбором.

Теперь ты, конечно, без труда поймешь, что жизнь истинного этика в сущности отражает в себе все те различные фазисы этического воззрения на жизнь, которые рассмотрены нами ранее поодиночке. — Этик развивает в себе и личные добродетели, и гражданские, и, наконец, религиозные. Если же человек полагает, что можно застыть в каком-нибудь отдельном фазисе, развивать свою личность только в одном направлении, то это — верный признак того, что он не совершил этического выбора своего «я» и не понял ни истинного смысла выделения этого «я» из всего внешнего мира, ни объединения его со всем миром, главное же — не понял тождественности этого выделения с объединением.

Человек, сделавший этический выбор своего «я», берет себя самого во всей своей конкретности, с такими-то и такими-то дарованиями, страстями, наклонностями и привычками и поставленным в такие-то и такие-то внешние условия; жизненной же задачей его становится он сам: он стремится к облагорожению, урегулированию, образованию, всестороннему развитию своего «я», иначе говоря — к равновесию и гармонии души, являющимся плодом личного самоусовершенствования. Жизненной целью такого человека становится также он сам, его собственное «я», но не произвольное или случайное, а определенное, обуславливаемое его собственным выбором, сделавшим его жизненной задачей — его самого во всей его конкретности. Целью истинного этика является, таким образом, не одно его личное, но и социальное и гражданское «я». Не выбрав же себя во всей своей конкретности, во всей своей неразрывной связи с прошедшим и будущим, индивидуум никогда и не воплотит в себе «общечеловеческого». Если он думает, что должен прежде всего превратиться в первобытного человека и тогда уже только начать стремиться к идеалу, то он на всю жизнь останется только искателем приключений. Если же он поймет, что, не выбрав исходным пунктом своего стремления своей же конкретности, ему не удастся и начать стремиться, а не начав, не удастся и довести этого стремления до конца, то он сразу выберет себя в своей неразрывной связи со всем прошедшим и будущим, и личная жизнь его незаметно сольется с жизнью гражданина и наоборот. Личная жизнь сама по себе отчуждает индивидуума от людей и потому несовершенна, очищает и облагораживает ее лишь гражданское самосознание человека.

Итак, личность является абсолютом, имеющим свою жизненную цель и задачу в самом себе. Такое определение куда проще и содержательнее ходячего определения человеческой жизни, согласно которому задачей ее является исполнение долга. Последнее определение подает повод к различным недоумениям, сомнениям и возражениям. Одно из главных сомнений вызывается мыслью о неустойчивости понятия «долг» и изменчивости самих законов, т. е. касается ближе всего постоянных колебаний в области определения гражданских добродетелей. Сомнение это могло б, однако, и не возникать, если бы сомневающиеся помнили, что колебаниям подвергаются по преимуществу определения положительного, но не отрицательного характера, остающиеся неизменными. Другое сомнение затрагивает саму возможность исполнения человеком долга. Долг — говорят сомневающиеся — понятие общее, каким же образом приурочить его к каждому отдельному человеку, к частности? Вот это-то последнее сомнение особенно сильно и говорит в пользу вышеприведенного определения человеческой личности: личность — абсолют, имеющий свою жизненную цель и задачу в самом себе, и надо поэтому поговорить об этом определении подробнее. Любопытно, что оно выдвигается уже самим языком или манерой людей выражаться; так, например, никогда не говорят: «он исполняет долг», но всегда: «он исполняет свой долг»; говорят: «я исполняю мой долг, а ты исполняй твой долг». Этим доказывается, что индивидуум столь же олицетворяет собою «общечеловеческое», сколь и индивидуальное. Долг есть понятие общее, как требование же применяется к отдельному человеку, чего не могло бы быть, не олицетворяй собой каждый человек «общечеловеческое». С другой стороны, долг как требование, примененное к отдельному человеку, является понятием частным и в то же время по самому существу своему остается понятием общим. Вот здесь-то и проявляется высшее значение человеческой личности. Она не стоит вне закона, но и не сама предписывает себе законы: долг сохраняет свое определение, но личность воссоединяет в себе и «общечеловеческое», и «индивидуальное». Все это настолько ясно, что может быть понятным и ребенку. Человек может, таким образом, исполнять долг и все-таки не исполнить своего долга и, наоборот, может исполнять свой долг и все-таки не исполнить долга вообще. Мучить себя вследствие этого сомнениями, однако, никому не следует: различие между добром и злом ведь по-прежнему существует, ответственность и долг, следовательно, также, и хотя человек не всегда может сказать, в чем именно долг другого человека, зато он всегда может сказать, в чем его собственный долг; между тем и это было бы невозможно, не будь личность