не следовало иметь никаких отношений к людям и быть непосредственно связанным с одним Богом. Его доверие не было, впрочем, особенно велико, и вполне откровенным со мною он никогда не был, так что в последние месяцы его жизни я просто со страхом следил за его эксцентричными выходками. Несколько раз мне, кажется, все-таки удалось остановить его, наверное же сказать ничего не могу, так как он был вообще страшно скрытен и искусно маскировал свое душевное настроение. Наконец, он покончил с собой, и никто не знал причины. Его домашний доктор видел ее во временном умопомешательстве, что, конечно, показывает высокий ум и проницательность доктора. В известном смысле Людвиг, однако, владел всеми своими умственными способностями до последней минуты. Ты, может быть, не знаешь, что сохранилось письмо, которым Людвиг известил о своем намерении своего брата юстиц-советника? Вот копия этого письма, являющегося глубоко правдивым и объективным выражением последней агонии мистика:

* * *

«Милостивый Государь,

Господин юстиц-советник!

Пишу к Вам, так как Вы в некотором роде самый близкий мне человек, с другой стороны, Вы мне, впрочем, не ближе всякого другого. Когда Вы получите эти строки, меня уже не будет больше на свете. Если Вас спросят о причине, можете сказать, что была, дескать, такая принцесса по имени Утренняя Заря… или что-нибудь в этом роде; я и сам ответил бы так же, если бы имел удовольствие пережить себя самого. Если Вас спросят о поводе, можете сказать: по поводу большого пожара. Если спросят о времени события, можете сказать, что оно имело место в столь знаменательном для меня июле месяце. Если же Вас ничего не спросят, можете ничего и не отвечать.

Я не считаю самоубийство чем-то похвальным и решился на него не из тщеславия. Я признаю зато справедливость положения, утверждающего, что ни одному человеку не выдержать созерцания бесконечного. Бесконечное предстало однажды моему умственному взору, и я понял, что формой для него служит неведение. Неведение — отрицательная форма бесконечного знания. Самоубийство — отрицательная форма бесконечной свободы.

Счастлив, кто найдет положительную.

С почтением и проч.».

Итак, ошибка мистика в том, что он хотя и совершает свободный выбор самого себя, но не этический, так как последний всегда сопровождается раскаянием. Становишься конкретным лишь благодаря раскаянию, становишься же свободным, лишь став конкретным. Мистик, следовательно, с первых же шагов идет по ложному пути. Только выбрав себя таким, каков я есть, овладев своим «я» во всей его конкретности, приняв на себя сознательную ответственность за каждое душевное движение, я делаю этический выбор самого себя, раскаиваюсь, становлюсь конкретным и, при всей своей обособленности от действительного мира, абсолютно связанным и тождественным с ним. Как ни просто, в сущности, положение о тождественности этического выбора своего «я» с раскаянием, не могу не возвращаться к нему постоянно. В этом ведь вся суть. Мистик, пожалуй, тоже раскаивается, но раскаяние его внешнее, а не внутреннее, метафизическое, а не этическое. Эстетическое раскаяние отвратительно: оно показывает только дряблость душевную; метафизическое — излишне: ведь не сам человек создал мир, что ж ему особенно и сокрушаться о суете мира? Мистик выбирает себя лишь в абстрактном смысле, поэтому и раскаяние его абстрактно; лучше всего это видно из суждения мистика о жизни и действительности, среди которых он все-таки живет. Мистик учит, что земная жизнь — суета, обман, грех; все это, однако, одни отвлеченные рассуждения, не имеющие ничего общего с этическим отношением человека к жизни. Даже называя жизнь грехом, мистик стоит, в сущности, на той же отвлеченной точке зрения, как и тогда, когда называет ее суетой; желание придать этому слову этический смысл останется бесплодным, если само отношение мистика к жизни будет не этическим, а метафизическим; этическое же отношение выражается не трусливым бегством от жизни, а мужественною борьбой с нею и победой или сознательным подчинением ее тяготам и бремени…

Мистик совершает абстрактный выбор самого себя и этим выбором окончательно выделяет себя из всего остального мира, к которому уж и не возвращается никогда. Истинный же этический конкретный выбор в том и состоит, что, выбирая себя, выделяя свое «я» из всего мира, человек в ту же минуту возвращается к нему благодаря раскаянию. <…>

Оба намеченных здесь воззрения на жизнь — и древнегреческого философа, и христианского мистика — можно, таким образом, считать первыми, хотя и неудачными попытками этического мировоззрения. Причина неудачи в том, что индивидуум в обоих случаях окончательно выделяет себя из мира или выбирает себя абстрактно, т. е. не этически, вследствие чего и теряет свою связь с действительностью; между тем этические отношения только и возможны в области действительности. <…>

При истинном, этическом, выборе индивидуум выбирает себя как многообразную конкретность, находящуюся в неразрывной связи с миром. Эта конкретность — «действительность» индивидуума, но так как выбор его был вполне свободным, то ее можно также назвать «возможностью» или — употребляя этическое выражение — «задачей» индивидуума. Эстетик всюду видит в жизни возможности, обуславливающие для него содержание будущего; этик же видит в жизни задачи, что и придает его жизни известную определенность и уверенность, которых так недостает жизни эстетика, рабски зависимой от всех внешних условий. <…> В этой же зависимости и лежит причина того болезненного страха, с которым люди говорят об ужасном положении человека, не находящего себе места в жизни. Подобный страх указывает на то, что человек ожидает всего от места и ничего от самого себя. Этик также старается найти надлежащее место в жизни, но, если он и заметит, что ошибся, или если перед ним восстанут какие-нибудь неожиданные преграды и затруднения, он все-таки не падет духом, так как не потеряет власти над собой. Он сразу увидит предстоящую ему новую задачу и немедленно приступит к делу. Немало также встречается людей, которые опасаются, что в случае если им придется влюбиться, им достанется не та девушка, которая соответствует их идеалу женщины. Кто станет отрицать счастье жениться именно на такой девушке, но, с другой стороны, не суеверие ли предполагать, что счастье человека заключается в чем-либо, лежащем вне его самого? Этик тоже старается не ошибиться в выборе жены, но если впоследствии и оказывается, что выбор не вполне оправдал его надежды, он не падает от этого духом — он сразу видит предстоящую ему жизненную задачу и понимает, что вся суть не в том, чтобы желать, а в том, чтобы хотеть. Многие, имеющие вообще некоторое представление о значении жизни, желают быть современниками великих исторических событий и даже участвовать в