Все четыре дочери Полковника до конца своих дней были дружны, постоянно гостили друг у друга, хвалили каждая свои порядки, давали полезные советы относительно воспитания детей и приструнивания мужей. В те времена гостить приезжали не с чемоданчиком. За гостьей следовал сундук телячьей кожи, и визит длился несколько недель, а то и месяцев. Дочери Полковника были сильные женщины, и все они, за исключением Марии, пережили своих мужей.

Бабушка Эстер была, сколько помнил ее Джонни, совсем слепа, но, несмотря на слепоту, она была самая веселая из сестер. В ней, как и в ее брате Джекобе, было что-то задорное и шкодливое.

Приезды слепой бабушки Эстер были всегда желанны и приятны. Она понимала шутку, что особенно ценили дети, умела играть на рояле и имела неистощимый запас рассказов о своем детстве и об индейцах, которые в те времена еще не сидели в резервациях и скитались по всему штату, пьяные и опустившиеся, растерявшие вместе с охотничьими угодьями и свои нравственные устои и традиции. Случалось, они нападали на какую-нибудь одиночную ферму и перебивали томагавками всю семью. Это, никуда не денешься, история, но большинство рассказов бабушки Эстер были, боюсь, из области фантазии, хоть от того не менее захватывающими.

Рассказывала она и о странном персонаже из истории Западной Резервации, известном под именем Джонни Яблочное Семечко, которого хорошо помнила. Такой действительно существовал и не был плодом воображения бабушки Эстер. Джонни Яблочное Семечко живет в преданиях всей Западной Резервации — глас вопиющего в пустыне — нечесаный, нестриженый, немытый дурачок, которого две тысячи лет тому назад в Палестине сочли бы пророком. Подобно Иоанну Крестителю, он питался акридами и диким медом, одевался в шкуры диких зверей и чужие обноски. Он ходил от поселения к поселению, от хижины к хижине, что-то проповедуя, пел псалмы и нигде не оставался дольше чем на одну ночь. Прозвище свое он заслужил, сажая, где бы он ни бродил, — на склонах ли гор, в долинах ли, на берегах рек или на опушках девственных лесов, — семена яблок, которые переселенцы привозили с собой с Востока страны. Когда деревья, посаженные им, начинали плодоносить, он выпрашивал семечки первого урожая, и Полковник с семьей, посмеиваясь, складывали семечки яблок, съеденных длинными зимними вечерами, в бумажный кулек и отдавали их Джонни, когда он являлся ненароком на закате дня переночевать на сеновале обширнейшего сарая. Куда бы он ни шел, он сажал также сладкий укроп-фенхель, считавшийся лучшим средством против лихорадки и малярии, которые вспыхнули, поражая переселенцев целыми семьями, когда те впервые разворошили своими плугами девственную плодородную землю всего этого щедрого края.

Он жил какими-то своими фантазиями и, между прочим, считал себя другом и покровителем короля Франции Людовика Семнадцатого, сына Марии-Антуанетты. Потому что его жизнь переплеталась порой с жизнью не менее странной — белого юноши, выросшего среди индейцев и известного под именем Лазарь. Юноша этот был очень красив — слишком красив, если уж на то пошло, для Бурбона, — и никто ничего не знал о его происхождении, кроме того, что десяти-двенадцатилетним, тронутым умом мальчиком, его бросили у индейцев. По-видимому, простая жизнь среди индейцев пошла ему на пользу, и ум его немного прояснился, он стал вспоминать обрывки из своего раннего детства, упоминая такие подробности, как огромные сады, залы в зеркалах и толпы с факелами. В Канаде и в Западной Резервации он стал известен как Потерянный Дофин, и целая комиссия роялистов приезжала из Англии посмотреть на него, но герцогиня Ангулемская и Луи-Филипп (возможно, из личных соображений) не признали его, и в конце концов он снова затерялся в мире индейцев и звероловов, обнаружив редкостное равнодушие к собственной судьбе и умение заметать следы — качества, которые служили, пожалуй, более убедительным доказательством его бурбонского происхождения, чем бредовые воспоминания детства. Все же на какое-то время он приковал к себе интерес, и, без сомнения, существовало немало странных, совершенно необъяснимых свидетельств тому, что он и маленький мальчик, заточенный в Тампле, — одно лицо. Иногда Джонни Яблочное Семечко и Дофин бродили вместе по Западной Резервации — странная, нелепая пара, жившая в мире и с индейцами и с белыми, ночевавшая под открытым небом или на чьем-нибудь сеновале.

Бабушка Эстер уверяла, что своими глазами видела Потерянного Дофина, но скорее всего это говорилось для красного словца, потому что он канул в неизвестность вскоре после ее рождения. Так или иначе, рассказывала она о нем очень интересно. У нее он получался внушительной и обаятельной фигурой — романтичным потерянным принцем, и, хотя вначале она рассказывала все это в юмористических тонах, постепенно, как и многие другие ее современники, сама поверила в то, что он действительно был Потерянным Дофином, которого обманом лишил законных прав сын коварного «Эгалитэ». Сто лет прошло с тех пор, как Лазарь канул в неизвестность, но никто никогда так и не доказал, что бабушка Эстер была не права. Вполне возможно, что он был Дофин. Вне всякого сомнения, она верила в это — иначе стоило ли и рассказывать. Что же касается Джонни Ябочное Семечко, то он улегся как-то спать под деревьями в роще и больше не проснулся. Он был своего рода провозвестником нового края. Он неустанно твердил, что это и есть земля обетованная, и предсказывал, что здесь когда-нибудь будет самый плодородный кусочек божьей земли. Его предсказания сбылись, но произошло это на много столетий раньше, чем он думал. Легенда о нем сохранилась, и в одном из прелестных парков Города стоит небольшой обелиск, воздвигнутый в его память. Но он оставил по себе и другие памятники по всему Огайо и по всей Индиане — там и сям среди живых изгородей можно до сих пор наткнуться на старую-престарую яблоню, трухлявую, изъеденную червями, продолбленную дятлами, иногда почерневшую от фабричного дыма, которая выросла из семечка, брошенного в тучную землю больше ста лет тому назад рукой безумного Джонни. А жарким летним днем, когда высокие хлеба тянутся колосьями к небу, кругом стоит запах фенхеля.

* * *

Двумя центрами, куда на праздники съезжалась вся