а у ног его лежал растянувшись золотистый сеттер. Выглядел он довольно безобразно — худой и жилистый, с прямыми черными волосами, падавшими чуть ли не до плеч, но было в нем, по-видимому, какое-то особенное обаяние, потому что его несокрушимый успех у женщин был крестом, который бабушка Джейн несла всю жизнь. У него был свой подход к ним — смелый, циничный и вкрадчивый; по-видимому, вначале он вскружил голову бабушке Джейн, больше привыкшей к неуклюжим ухаживаниям рослых, здоровых парней с соседних ферм. На фотографиях у него черные глаза и вообще вид довольно цыганский. Тайна его национальности так и ушла с ним в могилу. Округ знал лишь, что у него очень много денег и что он сильно приумножил свой капитал, субсидируя одного своего знакомого доктора, изобретшего универсальное средство от всех женских болезней. Было известно также, что он по-английски изъясняется весьма изысканно, а также владеет французским — на этом языке он всегда беседовал с первым католическим священником, появившимся в Округе, чтобы наставлять в вере семьи ирландских рабочих. В те времена достаточно неприлично было для доктора водить дружбу со священником римско-католической церкви, говорящим по-французски, но поддерживать разговор на иностранном языке, прохаживаясь по главной улице города, — это было уж слишком. Еще долго после его смерти люди уверяли, что по происхождению он испанец, что, по-видимому, было близко к истине.
Доктор был человеком изящных вкусов и, женившись на младшей дочери Полковника, решил, что, хоть она и получила неплохое для женщины образование, есть определенные вещи, которых она не знает, но должна постичь, чтобы стать достойной спутницей его жизни. Поэтому он отправил ее на Восток, в Филадельфию — в пансион для благородных девиц, где она должна была изучать музыку, французский и светские манеры. Однако распорядился он судьбой Джейн Макдугал, не сообразовавшись с ее темпераментом. Джейн, которой Полковник, считавший, что женский интеллект нисколько не уступает мужскому, дал хорошее по тем временам образование, были противны книксены и светский щебет, преподававшиеся в пансионе юным особам, готовившимся стать женами и знавшим одно-единственное средство самозащиты — обморок. Она провела в обществе более послушных девиц не более двух недель, а затем убежала ночью через окно и вернулась в «Замок». Там она узнала, что ее супруг уехал в Цинциннати. Взяв билет на первый же поезд, она приехала туда на следующее утро, отправилась в гостиницу, где он остановился, и без предупреждения вошла в его номер. Своего мужа она нашла, но не одного — на кровати лежал зонтик и пара кружевных митенок. А на балконе она обнаружила и даму, прятавшуюся за жалюзи.
В школу она больше не поехала, а вернулась в «Замок Трефьюзиса» и на следующий год подарила мужу дочь, которую он назвал Азалией — в чью честь, никто так и не доискался. С самого того момента, когда бабушка Джейн обнаружила в гостиничном номере зонтик и кружевные митенки, в семье их пошел разлад. Бурные ссоры сменялись столь же бурными примирениями, и после каждого примирения на свет появлялся новый младенец. Но все это были дочери, и после рождения шестой разразилась поистине грандиозная сцена, за которой примирения уже не последовало; с тех пор они никогда не разговаривали друг с другом. Двадцать лет они прожили в молчании, которое она не нарушила, даже когда доктор лежал на смертном одре.
За исключением Джеми и потомков Полковника, доктор почти не имел друзей и при жизни сумел навлечь на свою голову неприязнь всего Округа, включая людей, с которыми в жизни не обмолвился словом, — и все благодаря своему высокомерию. Он был человеком эксцентричным, но в дни, когда людей эксцентричных было предостаточно и когда стремление быть «как все» еще не стало идеалом добропорядочных американцев, надо полагать, что не столько это качество отвратило от него остальных, сколько пренебрежение, которое он питал к своим соотечественникам и которое не считал нужным скрывать. В мире, который пытался — пусть только на словах — верить в демократию, это было непростительным грехом. Он не делал никому никаких скидок. Он не был, подобно Полковнику, реликтом восемнадцатого столетия: доктор был типичным феодалом.
Бабушка Джейн так никогда и не узнала, кто он родом, откуда появился, этот вопрос долго оставался предметом оживленных семейных пересудов. Обычно, когда у кого-нибудь очень уж разыгрывалась фантазия, конец дискуссии клала бабушка Эстер — та самая миссис Уидком, которая так смутила своей насмешливостью Джеми в первый день его появления на Ферме, — загадочно посмеиваясь, она заявляла, что совершенно убеждена в том, что доктор не кто иной, как исчезнувший Дофин.
* * *
Две другие дочери Полковника, бабушка Эстер и бабушка Сюзан, были замужем за подрядчиками-строителями, приехавшими в новый край в надежде сколотить состояние. Ни один из них состояния не сколотил. По правде говоря, талант — или хотя бы желание — делать деньги не проявился не только ни в ком из прямых родственников Джонни, но и в тех, кто пришел в семью со стороны. Никто не обладал ни достаточной хитростью и проницательностью, ни качеством близким, хоть и более мелким, — скопидомством. Если у кого-то заводились деньги, он тут же просаживал их, словно деньги жгли ему руки. Все они любили жить хорошо, но жить хорошо в богатой и малонаселенной стране можно было и при скромных достатках. В то же время комфорт, граничивший с роскошью, поглощал полностью весь доход и заработки. Внучатые тетушки прекрасно прожили свою жизнь — все, за исключением Джейн, самой из них богатой.
Бабушка Сюзан была маленькая, похожая на бабушку Марию. Она одна из всех могла называться скопидомкой, но, по-видимому, дело было вовсе не в подлинной хозяйственности, а в том, что под этим предлогом она могла вести всевозможные гроссбухи, реестры и составлять отчеты и сметы. Она обожала записывать мельчайшие расходы, вроде катушки ниток или кварты зеленого горошка. Однако, несмотря на все свои старания, ничего этой экономией она не достигла и умерла не богаче, чем все остальные, — разве что оставила после себя кипы бухгалтерских книг и смет.
Она и ее сестра Эстер вышли за своих подрядчиков в один и тот же день, отпраздновав двойную свадьбу, после чего обе пары уехали и поселились в северной части штата; но расстояние и замужество ничуть не отразились на их привязанности к Ферме и на радушии Полковника; дочери постоянно подолгу гостили у отца, проделав длинное путешествие частично на поезде, частично в почтовой карете, а иногда и верхом. Оба мужа умерли еще до рождения
