За лесом начиналась «чаща Фини» — большой, совершенно одичавший участок земли, принадлежавший их соседу, который когда-то давным-давно вырубил лес и оставил землю на произвол молодых деревьев и подлеска. Ивы, дикий виноград и березы местами разрослись в непроходимые джунгли; здесь, в двух милях от ближайшей проезжей дороги, беспрепятственно росли кусты диких ягод и лесные цветы и привольно жили птицы и звери, которых не трогал ни Джеми, отнюдь не охотник, ни дети старого Джоба Фини, который, будучи квакером, никогда бы не позволил бить дичь на своей земле. В самой чащобе внуки строили хижины и, разделившись на две партии, играли в индейцев. Игра заключалась в том, что одна сторона должна была обнаружить, окружить и захватить вражеский лагерь, но так густ был подлесок и так велика территория, что зачастую игра кончалась вничью.

В большом, привольно раскинувшемся белом доме единственно неприкосновенными, раз и навсегда определенными комнатами были столовая, кухня и спальня дедушки и бабушки. Они оставались неизменными с тех пор, как Джеми и Мария поженились, и до тех пор, пока они не умерли. Назначение же остальных комнат постоянно менялось в зависимости от числа гостящих в настоящий момент родственников; бывало, приехав, вы обнаруживали, что там, где прежде была гостиная, теперь стоят две или три кровати, на которых спят ваши двоюродные братья. Поскольку весь дом состоял почти исключительно из флигельков, ответвляющихся от стародавнего центрального домика, правильней было бы сказать, что это три или четыре небольших отдельных дома, где размещаются три или четыре семьи. Неугомонные сыновья Марии и Джеми любили сорваться вдруг с места и отправиться на Крайний Запад посмотреть новые места с намерением обосноваться там и перед отъездом обычно привозили на Ферму своих жен и детей. Случалось и так, что кто-нибудь из восьми сыновей или дочерей внезапно возвращался со всем семейством — погостить на неопределенный срок. Бывали времена, когда даже в гостиной можно было наткнуться на спящих детей, в случае необходимости незадачливого ночевальщика, а то и двух укладывали в темной душной комнате, где хранились коллекции Полковника.

Обставлен был дом странной смесью мебели, начиная от грубых ореховых стульев и дешевых, обитых ковровой материей качалок и кончая превосходными стоячими часами и креслами палисандрового дерева, которые Полковник и Сюзан умудрились привезти из-за гор, с Востока. В доме было две картины, пугавшие и завораживающие маленького Джонни. Одна из них, олеография, висела в спальне дедушки и бабушки, и изображалась на ней Покахонта, спасающая жизнь Джону Смиту. Индейская принцесса — толстомясая красавица в головном уборе из страусовых перьев и неком подобии кольчуги римского легионера — стояла на коленях возле Джона Смита, столь же дородного, только с окладистой бородой, обвивая его шею самыми могучими руками, какие были когда-либо отпущены женщине. Но смотрела она не на Джона, а чуть вверх, на занесенный томагавк в руке одного из слуг Поухатана, который, подобно краснокожим в пьесах Вольтера, был наряжен в страусовые перья. Томагавк скорее напоминал утыканную шипами дубину, вроде тех, которыми вооружались крестоносцы, уходя на войну с неверными.

Вторая была гравюра, на которой изображались все этапы странствий паломника. В ней было очарование вечной новизны, потому что тут всегда можно было обнаружить мелочи, незамеченные прежде: чертей и чертенят, диковинные растения и пухлых херувимов. Она была составлена из целого ряда небольших картинок, на каждой был представлен Христиан на каком-то этапе своего длинного путешествия. Эта картина висела на стене в столовой над потертым массивным старомодным диваном, на который детям позволялось залезать с ногами, пока Мария объясняла им все ужасы и восторги повествования. Обитый ковровой материей диван уже давно был передан в распоряжение детей, и они могли прыгать и валяться на нем сколько душе угодно.

«Странствия паломника» была получена вместе с книгой «Жития мучеников» Фокса, которая стояла на полке в темной комнате среди других книг, принадлежавших Полковнику. Эта страшная книга была запрещена детям и в конце концов сожжена Марией в плите, когда выяснилось, что Джонни вместе со своим двоюродным братом Сэмом стащили ее из библиотеки и унесли на сеновал, чтобы на свободе рассматривать жуткие гравюры. Одна из них — «Мария Хэндшоу разрешается живым ребенком во время сожжения на костре в Смитфилде вместе с двумя другими женщинами» — на всю жизнь врезалась в память обоих мальчиков.

Долгое время после смерти Полковника Мария умудрялась сохранять в целости его маленькую коллекцию древних окаменелостей, кремневых наконечников для стрел, камней, подвергшихся воздействию ледников, разложенную в шкафу в темной комнате. Набеги собственных детей она героически отражала, но к тому времени, как пошли широким фронтом внуки, ее сопротивление было сломлено, и она стала разрешать им брать наконечники для своих стрел и играть каменными шарами в кегли или в «уток на скале»; правда, она каждый раз брала с них обещание, что они потом положат все на место, но наконечники безвозвратно исчезали один за другим, каменные ядра забывались на дворе у сарая, так что в конце концов в шкафу не осталось ничего, кроме засушенных растений, наклеенных на листы коричневатой бумаги. Один за одним возвращались экспонаты в землю Фермы, куда ушел и сам Полковник.

Все дети Полковника ходили в конгрегационалистскую церковь. Никто из них, впитав вместе с воспитанием философские взгляды Полковника, не был по-настоящему религиозен. Ходили они в церковь потому, что так было принято, и потому, что в церкви они встречались с друзьями, но вопросы веры не тревожили никого из них. Подобно отцу, они были склонны видеть окружающий мир таким, каков он есть, а на их взгляд, он был хорош и полон радостей. Но Джеми вырос в пресвитерианской семье, и, когда он женился на Марии, в его юношеской душе еще блуждали остатки кальвинистских предрассудков относительно рая и ада, предопределения и первородного греха, и Мария, уступив его желанию, сменила терпимую и благодушную конгрегационалистскую церковь на суровую