и тем самым ставившие под удар налаженную работу, негры, получившие свободу и стремящиеся помочь своему народу, другие фермеры — «проводники». Посещали Ферму — и нередко — федеральные агенты и частные следопыты, которые догадывались, что на Ферме и в поместье Джоба Фини что-то нечисто. Как-то раз к Джеми приезжала величественная Генриэтта Табман, свободная негритянка, которую белые прозвали «Генерал Табман», а черные — «Моисей». Это была очень высокая и толстая негритянка, веселая и приветливая, в то же время она фанатически верила, что именно ее избрал бог, чтобы вывести соплеменников из пустыни в землю обетованную. Она обладала недюжинным умом, и ей не раз удавалось перехитрить людоловов. Время от времени она единолично отправлялась на Юг, помогала беглым рабам добраться до границы Огайо и Пенсильвании, доставляла их на «станции». До того, как гражданская война положила конец деятельности подпольной железной дороги, она умудрилась помочь бежать более чем тремстам неграм.
Накануне гражданской войны Округ уже не был краем нетронутой природы, в который приехал когда-то Полковник, полный несбыточных надежд. Леса исчезли, и Город со всех сторон окружали тучные возделанные поля. Демократические надежды Полковника частично увяли, а некоторые и вовсе засохли на корню, но Город еще не воспринял уродливость и порочность больших городов.
В Округе не было крестьян, только фермеры, люди вполне зажиточные; дети их вступали в жизнь отнюдь не обездоленными и готовы были бороться за дело, начатое отцами. Город еще не тяготел над Округом, для фермеров он был просто рынком — местом, где можно покупать нужные вещи и продавать плоды своих трудов. Если не считать загадочного доктора Трефьюзиса, в Округе не было ни одного землевладельца, не живущего в своем имении, не было в нем и полуголодных арендаторов, влачащих жалкое существование на постепенно скудеющей земле. У фермера был престиж, он держал в руках бразды правления, он распоряжался плодами своих трудов. Он был исполнен достоинства, на которое имеет право человек, кормящий страну. В этой части света полезный гражданин пока еще занимал подобающее ему место. И каждая ферма была сама по себе мирком цельным и полагающимся исключительно на себя — настолько, насколько это вообще возможно. Помимо всего, в то время еще не было тарифов, ограждающих за счет фермеров интересы «бизнесменов» и «зачаточной промышленности».
Даже работнику жилось совсем неплохо. Жалованье он получал небольшое, но жил «на всем готовом», заработанные деньги целиком принадлежали ему, а необходимости их тратить у него не было. Ему предоставлялось вполне приличное жилье, кроме того, ему предоставлялось важное, неисчислимое в деньгах преимущество — жить в патриархальном, пасторальном мирке, где понимался и уважался труд и где тебя принимали как своего. Еда работника, постель, развлечения ничем не отличались от еды, постели и развлечений его хозяина. В этом смысле мечта Полковника о «естественной» демократии осуществилась.
Но зерна перемен уже были посеяны и начали прорастать. Железные дороги получали от правительства всевозможные льготы и в ответ, устанавливая грабительские тарифы, начинали медленно, но верно обкрадывать народ, избравший это правительство. Уже три банка открылись в Городе, и главы их ездили на съезды банкиров всего штата договариваться о том, как оказывать «надлежащее» давление на законодательную власть. А Бентэм, сын того самого коробейника из Новой Англии, который помешал разговору Полковника с иезуитом в давно исчезнувшем с лица земли блокгаузе, скупил все свободные земли вокруг Города и теперь помогал организовать республиканскую партию, не сомневаясь, что и то и другое окупится сторицей. Магазины и банки были в руках новоанглийцев, которые исправно посещали конгрегациональную церковь по воскресеньям, а в будние дни разбавляли молоко водой и подмешивали речной песок в сахарный. Типичная фигура лавочника-янки не выросла «из ничего».
В самом государстве дела шли гладко, если, конечно, не считать одного неразрешенного вопроса, огромного по своей важности и трагического по грозящим последствиям, на который одинаково невозможно было ни закрыть глаза, ни найти ответа. Говоруны конгрессмены разливались в речах, но в общем в конгрессе еще сохранялись прежние полуаристократические традиции, какими они виделись основателям американской республики, выросшим на идеалах восемнадцатого века; много говорили о «естественном человеке и его правах, но до сих пор не научились до конца доверять простому народу». В то время американский конгресс еще не побил мировых рекордов в напыщенности, демагогии и фарисействе. Политик Среднего Запада с его казуистикой, оппортунизмом и лицемерием, порожденными скорее не личной подлостью, а временем и весьма смутным представлением о нравственности, свойственным народам, рвущимся к быстрому обогащению, только начинал показывать свое истинное лицо. Огайо еще не выставило когорты слабовольных президентов и корыстных, наглых и беспринципных боссов. Скромная честная страна Джефферсона и Джексона еще не сдала своих позиций. Идеалы Гамильтона еще не успели навлечь на нее хаос фантастических неурядиц и трагедий. Воротилы крупного капитала еще не стали идолами на глиняных ногах.
Край был в расцвете — не слишком нов, но и не слишком стар, выдержан в самый раз как хорошее вино. Трудности, осаждавшие пионеров, давно прошли, а трудности, порожденные системой банковских кредитов, развитием промышленности, привлекавшей в города рабочую силу, падением акций на бирже и стачками дельцов, устанавливавших цены на зерно, были делом далекого будущего. В Новой Англии Машина уже начинала править людьми, на Среднем Западе до прихода Машины было еще далеко. Но если прислушаться внимательно, можно было различить ее отголоски в пыхтении топившихся дровами локомотивов, следовавших мимо Города, и в лязге и скрежете примитивного штамповального станка на крошечной фабричке железных изделий, стоявшей на задворках «Замка Трефьюзиса», штамповавшего звенья цепей для колодцев, для лесоповалочных работ и для лебедок, необходимых в хозяйстве окружных фермеров. Если бы можно было заглянуть под черепную коробку сына Полковника, дядюшки Джекоба, глазу, наверное, представилась бы готовая появиться на свет машина; миллионы других мелких машин рождались в мозгу тысяч людей, рассеянных по всему миру, — людей с наклонностями экспериментатора, талантом изобретать хитрые приспособления, которые дьявольски умно исполняли работу десятков рабочих, — машин, которые отнимали у человека радость труда, ставили крест на будущем ремесленников и низводили мастерство, а вместе с ним и душу рабочего до уровня бесцветно одинакового механического производства. Но до всего этого было еще далеко. Еще не появились на свет ни великие «промышленные короли», ни «бронебойные» коммивояжеры, ни «всемогущие» банкиры. Еще не было перепроизводства. Не было нехватки рынков. Не было безработицы. И не было голода.
Но затем разразилась гражданская война, и она породила замечательную личность. Этот человек был порождением мира, к которому принадлежали и Джеми, и дети Полковника.
