случаев бездарного — и вверяли ему обучение своих детей. Почти всю зиму учитель жил по очереди то на одной ферме, то на другой, кормился там и вел занятия с детьми, которые должны были собираться на той ферме, где он квартировал. Система была плохая; занимаясь так, можно было научиться читать, писать и постичь четыре арифметических действия, но дальше дело не шло. И даже в этих скромных пределах нельзя было с уверенностью рассчитывать на успех, потому что странствующий учитель был величиной неопределенной, часто лентяй, иногда пьяница и распутник. Иной раз встречался и вполне приличный, но, попав в этот новый, изобилующий возможностями край, энергичный человек в скором времени бросал преподавание и брался за какую-нибудь более перспективную работу. Учителя приходили и уходили бесследно. Но Джеми больше всего беспокоило, что при такой системе дети более бедных фермеров росли неучами и порой вырастали просто неграмотными, превращаясь с годами в романтизированный и жалкий продукт американской цивилизации, известный под названием «белая голытьба».
Движение возглавили фермеры, а не горожане, у которых уже были свои школы. Все пошло с создания окружного комитета, председателем которого избрали Джеми. А затем и в других округах стали создаваться свои комитеты. Постепенно повсюду начали открываться школы, потом дело взяло в свои руки государство, и проблема грамотности в этом богатом и процветающем краю была разрешена. Джеми оставался председателем правления окружного школьного комитета в течение двух десятилетий; когда он наконец был сменен, его место занял уже не фермер.
Когда создавались эти первые в Округе школы, о средних школах еще и речи не было, и, чтобы иметь возможность учить детей чему-то сверх чтения, письма и арифметики, Джеми в компании с десятком других фермеров решил построить школу-интернат. Долгое время шли споры, где быть этому интернату — в Городе или в Онаре — поселке, отстоящем на шесть миль от него. Джеми и другие разумные граждане понимали, что определит относительную значительность того или иного поселения лишь соседство с железной дорогой, знали они и то, что вторая по важности железнодорожная магистраль, связывающая Восток страны с Дальним Западом, проляжет через Город. Одни видели в этом преимущество для школы-интерната, тогда как другие — и эту партию возглавлял Джеми, носивший в сердце давнюю неприязнь к городам, — считали, что с постройкой железной дороги Город начнет бурно развиваться, что по мере его роста будут умножаться и пороки, присущие городам, и дети, обучающиеся в интернате, «еще, пожалуй, насмотрятся всякого». Джеми произносил речи и писал письма по этому поводу, и в конце концов его партия победила, и интернат был построен в Онаре.
Здание интерната, большое, квадратное, незамысловатое, по стилю строгое и типично новоанглийское, далеко отстояло от дороги, и к нему вела длинная аллея. Это была первая неумелая попытка наладить классическое образование, поэтому в программу было включено изучение латинских и греческих поэтов и прочие роскошества, пользы от которых никому, за исключением нескольких юношей, собиравшихся идти в священники, не было. Преподавать там должны были учителя, выписанные из Новой Англии, им же было поручено составление программы. Однако никаких свежих — или хотя бы практических — идей эти учителя с собой не привезли, наоборот, вместе с ними проникли первые слабенькие микробы застоя в педагогике, которые впоследствии распространились по всему Северо-Востоку.
Школа-интернат не имела большого успеха, и попечительскому совету стоило немалых усилий удерживать ее от банкротства, все же она просуществовала около десяти лет. Были, правда, и у школы свои взлеты. Ральф Уолдо Эмерсон прикатил по раскисшей дороге из Города в Онару прочитать лекцию фермерам, которые едва ли нуждались и, очевидно, ничего не понимали в доктринах трансцендентальной философии. Оливер Уэндел Холмс очень мило рассуждал не насчет интересных и полезных опытов, проводимых им в области медицины, а просто о том и о сем. А Бронсон Олкот об утопиях распространялся в месте, которое было к Утопии ближе, чем какой-либо другой уголок страны когда-либо — в прошлом, настоящем или будущем. Этот основательный, преуспевающий, умилительно-идеалистический мирок был снедаем жаждой знания и трогательным желанием — когда-то столь типичным для Америки — учиться, расти и умножать не содержимое своего бумажника, а свои умственные и духовные возможности. Здесь мужчины «культуру» на жен не бросали. Они тоже слушали лекции — и не о прибылях и развитии предприятий, а об этике, о поэтах и философах. Этот мирок, однако, еще не дорос до Эпиктета и Тацита и высоких философских учений. Это была Утопия в процессе формирования и уже успевшая провалиться, только пока еще никто об этом не догадывался, кроме Полковника, мирно спавшего в своем гробу под яблоней, которую посадил Джонни Яблочное Семечко. Каковы бы ни были проблемы этого мирка, все они относились к области практической. Сколько еще нужно было сделать!
И вот как-то в июне, спустя лет восемь после того, как первый деревенский мальчик переступил порог интерната, последний из сухих и безразличных учителей, приехавших когда-то из Новой Англии, повернул ключ в замке и с брезгливой миной отправился восвояси, в Массачусетс. Срок его пребывания среди дикарей истек, и ему вряд ли приходило на ум, что пройдет совсем немного лет, и его родная Новая Англия потеряет большую часть своего значения и — к лучшему ли, к худшему — именно это царство мещанина будет определять политику и мышление и даже характер Америки как нации.
Так пришел конец мечте, слишком рано родившейся у Джеми и его друзей, — мечте, что их Округ станет колыбелью знаменитого университета. Здание в конце длинной тенистой аллеи простояло чуть ли не пятьдесят лет брошенное, с зияющими выбитыми окнами. Вторая железная дорога пришла в Город, и за ней еще одна, и поселок Онара, подобно интернату, кончил свои дни, поглощенный Городом с его фабриками и толпами хмурых чужеземцев.
По всему штату возникали сектантские колледжи с ярко выраженным религиозным уклоном и весьма скромным интеллектуальным багажом — они укоренялись, развивались, завоевывали признание. Это была эра, проходившая под знаком религии. Всего с десяток лет до того в нескольких милях от Города существовала колония мормонов. Там и сям неизвестно откуда объявлялись вдруг пророки — чистосердечные и шарлатаны, но в любом случае сумасбродные, а зачастую и просто сумасшедшие. Были среди них атлетически сложенные эротоманы неправдоподобной предприимчивости, были и аскеты, с пеной у рта проповедующие непрочность. На территории штата существовали колонии трясунов, данкеритов, которые назывались также окунанцами, меннонитов и еще с десяток других сект, неизвестно из какой страны и кем занесенных. Религия и
