Не было ничего примечательного в том, что Полковник посадил только что нанятого работника с собой и своими дочерьми за стол. Крупная некрасивая девушка Салли Блэйн, подав обед, тоже уселась за стол и стала есть со всеми. Таков был здешний обычай, да и молодые люди, нанимавшиеся к Полковнику, вовсе не были перелетными птицами, ветрогонами, бродягами. Большинство из них приехало сюда в поисках счастья. Большинство из них осядет здесь и поможет обживать край и создавать его историю. Вне всякого сомнения, были среди этих новоприезжих и бездельники, и мошенники, и бродяги, но старый Полковник прожил большую жизнь и не зря считал, что умеет разбираться в людях. Полковник любил этот обычай. Согласно своей философии он считал, что любой труд почетен, а хороший работник должен чувствовать себя наравне с хозяином. Согласно его мечте жизнь в этом новом краю и должна быть такой — простой и честной, где добрые граждане вне зависимости от того, какое положение они занимают в своих различных сферах жизни, должны уважать друг друга и жить по истинно демократическим принципам. Разочарований он пережил здесь немало. Достаточно было примеров и корысти, и мошенничества, и жестокости — зараза, каким-то образом занесенная иммигрантами в его райскую пустынь, — но, по крайней мере, в своих владениях он мог осуществлять идеалы воистину пасторальной демократии. Кое-кто в Округе посмеивался над ним, но насмешки мало трогали Полковника. В свое время он был дружен с такими людьми, как Томас Джефферсон и Джон Рэндольф из Роанока. За ним стояли непоколебимое очарование и гражданская доблесть восемнадцатого столетия, а впереди неизменно мерцала мечта о новом мире, построенном на отвоеванной у природы земле, который станет его Утопией. Он находился в промежутке, спокойный и уверенный, вооруженный, помимо всего, добродушным презрением к тем, кто опускается до корысти, мошенничества и интриг. Богатство немало содействовало тому, что его иллюзии сохранялись в целости, поскольку от состояния, привезенного из Мэриленда, все еще оставалось достаточно, чтобы он мог в те минуты, когда действительность начинала угрожать его мечте, укреплять и подпирать углы расползающейся структуры.

В глубине души он, должно быть, сознавал, что невозможно до бесконечности прикрываться ушедшим столетием. Он, должно быть, понимал, что непременно наступит день, когда уже не будет возможности жить на широкую ногу, как подобает джентльмену и землевладельцу, согласно традициям, которые так же бесповоротно уходили в прошлое, как пастушки старинных водевилей. Такие подозрения у него, несомненно, были, потому что снова и снова в его дневнике с желтоватыми страницами, который по обычаям восемнадцатого столетия он по-прежнему вел, встречались записи, говорившие о его сомнениях и непреодолимом желании найти кого-то, кто сохранил бы после его смерти идиллический мирок, построенный им на месте девственного леса.

Сперва он надеялся на своего единственного сына, но, по мере того как сын Джекоб подрастал, превращаясь из подростка в юношу, старику становилось все более очевидно, что надежда его тщетна. Никогда не станет Джекоб возиться с фермой. Он не любил землю, был к ней совершенно равнодушен. Он был ветрен, изменчив и абсолютно несерьезен. С грустью пришел Полковник к выводу, что, хотя по части бодрости, силы и жизнеспособности легкомысленная Сюзан дала хорошее потомство, вместе с бодростью духа и живостью передала она детям, увы, и свою ветреность и суетность. У Джекоба были все замашки денди. Жаль, потому что мозгами его бог не обидел, пусть даже он загорался как фейерверк от каких-то бредовых идей, пусть питал нелепую страсть к изобретению всяческих бесполезных механических приспособлений, вроде качалок, которые начинали сами качаться, стоило вам сесть в них, или маслобоек, которые приводились в действие мельничными крыльями, поставленными на крышу. И потом эта навязчивая идея открыть секрет перпетуум-мобиле. «Нет, — устало записывал Полковник, — Джекоб легкомыслен, безответствен и весел, и во многих отношениях это не сын, а скорее лишняя дочь, а бог свидетель, в дочерях у меня и без того недостатка нет». И когда Джекоб женился на богатой наследнице, дочери банкира Хэстингса, старик понял, что сын для него потерян — и притом худшим образом, потому что Джекоб беспечно пошел работать в банк и, следовательно, переметнулся на сторону «проклятого выскочки Гамильтона».

Но вот как-то он записал в дневнике то, что в его грустном положении стало единственным утешением. Строчку из письма, полученного из Нью-Мексико от его старого друга-иезуита, — пословицу, которую тот услышал в этой новой стране, столь непохожей на находящуюся на Среднем Западе Утопию Полковника. «У испанцев есть пословица, — писал отец Дюшен: — „У пылких любовников рождаются одни дочери“». Записав это изречение, Полковник, явно довольный и утешенный, решил проверить его справедливость на своих свиньях и кроликах. «Пылкий любовник, — записывал он с явным удовольствием в восемьдесят три года, — по самой природе вещей должен быть человеком чувственным, а чувственный человек любит хорошую пищу, хорошее вино и, конечно, хорошеньких женщин. По моим наблюдениям, потомство передающих родителей в большинстве случаев бывает женского пола, и, наоборот, у людей истощенных зачастую родятся дети мужского пола. Нотабене: Отсюда, по-видимому, справедливость поверья, что во время войны рождаются одни мальчики».

Любое свое наблюдение, любую переданную ему героическую историю, любую бабью сказку, рассказанную в его присутствии, он непременно подвергал анализу. В начале девятнадцатого века, когда Дарвин и Гексли были еще маленькими крутолобыми мальчиками, Полковник продолжал держаться умонастроений восемнадцатого века так же, как держался за свой табачный камзол с серебряными пуговицами. А теперь, когда он состарился, на горизонте блеснул новый свет. Он вырос на Вольтере и Руссо, но прожил достаточно долго, чтобы стать свидетелем первых робких шевелений еще не родившегося двадцатого столетия. В его дневнике записано: «Сегодня я получил из Лондона „Путешествие натуралиста вокруг света на корабле „Бигль““ Чарлза Роберта Дарвина и его же „Журнал натуралиста“».

Книги пополнили его библиотеку, находившуюся в темной комнате, где он держал свои гербарии, а также коллекцию кремневых наконечников для стрел, окаменелостей ледникового периода и отшлифованных камней, которые в большом количестве попадались на его Ферме.

* * *

Вполне возможно, что в тот прекрасный октябрьский день, поглядывая пронзительными голубыми глазами поверх заставленного яствами обеденного стола на сидевшего напротив молодого человека, Полковник тоже подвергал его анализу, и к рациональным умозаключениям примешивалась некоторая доля иррациональной веры в