Пройдя дальше, Джеми натолкнулся на конюшню и помещение для прислуги, соединявшееся с домом деревянным трельяжем, выкрашенным в белый цвет. Зайдя внутрь, он увидел стойла для лошадей — не иначе как кровных скакунов, — а затем, покончив с осмотром, снова вернулся туда, откуда можно было глазеть на великолепный дом с его лубочными готическими окнами и фронтонами.

Рабочие, к которым он обратился, сказали, что дом принадлежит доктору Трефьюзису, но что о нем самом им ничего неизвестно. Доктор здесь недавно. И никто не знает, откуда он родом и кто такой. Дом, по словам рабочих, одни окрестили «Блажь Трефьюзиса», а другие «Замок Трефьюзиса», и никому непонятно, почему он выбрал такое странное место для такого великолепного дома.

Не понимал этого и Джеми, до тех пор пока спустя несколько лет доктор Трефьюзис не стал его деверем и близким другом, а тогда обнаружилось, что большой причудливый дом не страннее, чем его хозяин.

Вернувшись в гостиницу, Джеми осведомился, где бы ему подыскать работу. Он чувствовал себя взрослым и умудренным опытом и точно знал, чего хочет. Нужно было, не теряя ни минуты, пускать корни в краю, который он решил назвать своим.

Уэйлер, владелец гостиницы, сообщил ему, что старый полковник Макдугал нуждается в людях. По его словам, Полковник был первым человеком в Округе и ему постоянно не хватало людей, чтобы содержать свое поместье в надлежащем порядке, — не хватало отнюдь не потому, что он был крутым хозяином, а потому, что люди то и дело женились и сами обосновывались на земле или же уезжали дальше на Запад, где было больше места, чтобы развернуться. Лучшего места, чем у старого Полковника, ему не найти, сказал швейцарец Уэйлер. Он знает Полковника с самого того дня, когда тот приехал сюда. Как-никак свою первую ночь в этом новом краю Полковник провел на постоялом дворе Уйэлера. И, подмигнув, прибавил, что у Полковника есть еще две дочери на выданье. Правда, обе крайне разборчивы и отвергли уже не одного жениха.

Джеми поблагодарил его и, забрав свою лошадь и свои пожитки, отправился в поместье Макдугалов, находившееся в трех милях от города. Он миновал одну небольшую лощину, затем другую и, въехав на взгорок, увидел прятавшийся за деревьями белый привольно раскинувшийся дом со службами, стоявший на вершине невысокого холма, приблизительно в полумиле от тракта; поравнявшись с выездной аллеей, он свернул на нее, по дороге к дому восхищенно любуясь стройными рядами деревьев, копнами убранной кукурузы и породистыми коровами, провожавшими его взглядом. Именно такая ферма рисовалась ему всегда в мечтах, но, пока он ехал верхом через мост и потом по аллее, круто взбегавшей от ручья к белому дому, он и мечтать не смел, что настанет день, когда и эта земля, и дом, и ручей будут навечно принадлежать ему.

Полковник оказался подвижным сухощавым восьмидесятишестилетним стариком в старомодном сюртуке табачного цвета с серебряными пуговицами; реденькие седые длинные волосы были гладко причесаны и схвачены на затылке бантиком — вроде как у тех старичков, которых Джеми приходилось встречать иногда на улицах Честера еще мальчишкой. Глаза Полковника поблескивали во все время разговора, и не прошло и десяти минут, как они уже обо всем уговорились, и Джеми, все еще не веря счастью, отвел свою лошадь в конюшню и уселся обедать с Полковником и его семейством.

Семейство состояло из двух незамужних дочерей, Марии и Джейн, и замужней дочери Эстер — миссис Уидком, — гостившей у отца. Жены Полковника Сюзан — пухлой, глупенькой, добродушной Сюзан — за столом не было, потому что она уже десять лет как умерла от сердечного припадка, случившегося с ней после того, как она, непомерно ожиревшая, свалилась однажды с лестницы. Миссис Уидком была пышная молодая дама лет двадцати пяти — двадцати шести, остроумная и насмешливая. Джейн, самой младшей, только-только исполнилось восемнадцать. Она была похожа на Полковника — та же точеная небольшая головка и великолепный римский нос, который ее, однако, несколько портил, придавая лицу властное выражение. Джеми приглядывался к ним, возможно памятуя намек владельца гостиницы, и выбор его пал на третью сестру, Марию. Она была столь же мала, сколь он был огромен, хрупка, тогда как он обладал богатырским сложением, женственная, тогда как он был мужчиной в полном смысле слова. В разгар обеда он уже понял, что миссис Уидком совсем не в его вкусе — даже не будь она замужем, он не заинтересовался бы ею: она непрестанно шутила и поддразнивала всех и даже посмеивалась над почтенным старым джентльменом, сидевшим во главе стола, над его старомодными манерами и костюмом. Сама она была одета весьма изысканно, и было совершенно очевидно, что она пуста и расточительна. Вообще-то она походила на свою мать Сюзан, только дочь была неглупа и остроумна, чего никак нельзя было сказать про бедняжку Сюзан. Явно не по нем была и младшая сестра Джейн. Он не переваривал высокомерия в женщинах, а одного взгляда на Джейн было достаточно, чтобы убедиться в том, что она горда и независима. В Марии же было что-то очаровательное и кроткое, и стоило ей взглянуть на него своими застенчивыми и очень серьезными глазами, как он тут же почувствовал, что влюбился в нее. Вот она — женщина, которая смотрит на жизнь как на нечто огромное и чрезвычайно важное — так же, как смотрит он сам. В ней не было ни насмешливости, ни заносчивости. Он сознавал, что влюбился бы в нее, где бы ни встретил, и будь она не дочерью Полковника, а служанкой в гостинице Уэйлера, это не имело бы значения. Она похожа на фиалку, думал он, и, будучи по природе человеком религиозным, с благоговением помыслил о руке Провидения, которая провела его через все опасности: желтую лихорадку, и кораблекрушение, и голод, и жажду, и пожары, чтобы он наконец увидел ее, сидящую напротив.

За едой он не знал, куда деваться от неловкости — его смущал не только насмешливый взгляд миссис Уидком, но и дорогое столовое серебро, и скатерть тончайшего полотна, лежавшая на столе. В доме его отца не тратили денег на то, что старший Фергюссон называл баловством, а во время своих странствий сам он ел чем попало, бывало, и просто