Они с грохотом въехали на мост. «Гы!» — хохотнул Иероним без большого, впрочем, подъема, после того, как доски прогромыхали, прыгая у них за спиной, и старые, проржавевшие перила подскочили вверх, будто в удивлении. Под мостом не было ничего — лишь пересохшая, растрескавшаяся земля да чахлая трава, — и оба посмотрели вниз с искаженными страхом лицами. Потом Иероним сказал: «Пронесло! Пронесло», — и они снова оказались в безопасности.

«Господь уберег», — заметил Тягучка, до того напуганный мостом, что забыл, как издевается обычно Иероним над замечаниями подобного рода. Но Иероним будто и не заметил. «Господь нас ради нашего обета бережет», — пробормотал Тягучка с таким расчетом, чтобы Иероним мог расслышать, а мог бы и нет — это уж как ему заблагорассудится. В голове у него непрестанно стучала фраза, норовя навернуться на язык, стоит только раскрыть рот: «Сперва выполнить обет. Сперва обет!» И если бы явился сам дьявол и повел Тягучку в пустыню, или на гору, или на пирамиду, или куда там еще, и стал бы соблазнять его нарушить обет, данный дяде Саймону, Тянучка крикнул бы ему: «Нет!» «Нет!» — крикнул бы он самому дьяволу.

Словно в насмешку над Тягучкиными мыслями, Иероним наморщил нос и потер его рукой. «Господи Исусе, — сказал он, — нос что-то чешется у меня, парень, к выпивке, что ли?»

Тягучка покраснел. «Помолчал бы про свои выпивки», — огрызнулся он, будто вовсе и не боялся Иеронима. Неужели решение выполнить во что бы то ни стало обет начало на нем сказываться? Он с гордостью отметил удивление Иеронима. «Я лично ни с кем выпивать не собираюсь», — прибавил Тягучка назидательно.

Вероятно, никто на Главной улице в Плэйн Дилинге не заметил приезда Иеронима и Тягучки, хотя, когда выедут они оттуда в последний раз несколько дней спустя, заметят это многие. Тягучка сидел, обливаясь от нетерпения потом, даже костюм его насквозь промок, и прищуренные глаза напряженно вглядывались в даль сквозь завесу пота, будто сквозь прорези в маске. Как только сбоку у канавы возникла как громом поразившая табличка «Плэйн Дилинг», Иероним сказал, не повышая голоса: «Давай только без самодеятельности. Я не хочу, чтобы из-за твоей дурацкой самодеятельности провалилось все дело. Ты заруби это у себя на носу». Тягучка обиделся, и в то же время он понимал, что Иероним прав. За Иеронимом стояло родни — не счесть, целый клан Коуков: деды и отцы, сыновья, двоюродные братья, братья, ну и, естественно, женщины; рядом с ними Тягучка с матерью и братишкой выглядели как-то несерьезно. Собственно, их семья и возникла-то в результате чьего-то несерьезного поступка — Тягучкина мать была безмужняя. За многие годы мучительного стыда ему удалось лишь выяснить, что его отец — знать бы, кто он, — не был отцом его брата. Это обстоятельство терзало Тягучку не меньше, чем то, что он не знает, кто его отец.

Они проехали город из конца в конец. Он оказался больше, чем они предполагали. Главная улица была широкая и асфальтированная; от нее в обе стороны бежали узенькие полоски красноватой земли, устремляясь к строениям и полям, далеко отстоящим от дороги. Были тут открытые базарчики, где торговали овощами, фруктами и птицей; школа (с флагштоком, но без флага); заправочная станция, универсальный магазин и почта, сгрудившиеся под одной крышей, — подростки и молодые парни кучками толклись перед этим зданием, и Тягучка пялил на них глаза, будто кого-то высматривая; жилые дома (все на высоких фундаментах, словно взгромоздившиеся на насесты, и даже бросившийся обоим в глаза кинотеатр — сборная постройка, вся металлическая, с крышей, выкрашенной блестящей оранжевой краской и фасадом, сплошь залепленным пестрыми афишами; Тягучка не отрывал от него глаз, пока они ехали мимо).

Вскоре Иероним свернул в боковой проезд. От удивления Тягучка чуть за руку его не схватил. «Это здесь он живет? Ты так быстро все разузнал?» — упавшим голосом спросил он. «Да нет же, — ответил Иероним. — Ты что, читать не умеешь? Это ж гостиница. Переночевать нам где-нибудь нужно, как по-твоему?» — «Переночевать? — переспросил Тягучка, озираясь. — То есть в чьей-то комнате? В чужой комнате?» — «Да их тут сдают. Получил ключ от двери и ходи себе взад-вперед сколько влезет», — объяснил Иероним. Он остановил машину на неровной покатой площадке перед старым, обнесенным широкой верандой домом — облезло-белым, с колоннами, виноградными лозами и двумя стариками, которые, как близнецы, сидели в креслах, будто кто-то их там специально посадил. «Зачем еще нам тут ночевать? Что-то не нравится мне это», — сказал Тягучка. «А тебя спрашивают, что тебе нравится?» — ухмыльнулся Иероним. Он вылез, бодрый и гибкий, из машины и принялся расправлять костюм, приглаживать волосы, утирать лицо. Из кармана вытащил галстук — полосатый городской галстук строгого серого цвета. «Ты меня не бросишь, а?» — спросил Тягучка, неуклюже выкарабкиваясь из машины.

Они вошли внутрь и встали у конторки, положив на нее руки, словно в ожидании кормежки. Пожилая женщина с кислой миной посмотрела на них. «Если без багажа, деньги вперед», — сказала она. «Деньги?» — повторил Тягучка. Иероним пихнул его в бок. «Почем с нас?» — старательно выговорил Иероним, сопровождая слова легким кивком. «По полтора с человека», — сказала женщина. Тягучка подумал, что Иероним расхохочется ей в лицо; но тот вытащил из кармана бумажник и отсчитал деньги — одну долларовую бумажку и на два доллара мелочи. «Могли б и в машине переночевать, чем столько платить», — пробурчал Тягучка. Никто на него даже не посмотрел. Иероним уставился на женщину странным взглядом с высоты своего богатырского роста — шесть футов три дюйма или вроде того — так что женщина, протягивая ему ключ, застыла на месте и ответила таким же долгим взглядом. Иероним улыбнулся и наклонил голову, будто довольный чем-то. Женщина отошла от конторки; мелкие, резкие морщинки вырисовывались у нее на лице. «Хозяйка, — сказал Иероним официальным тоном, — может, вы разрешите задать вам один вопросик? Как-никак мы у вас тут гости, ну и всякое такое прочее?» — «Может, разрешу», — сказала женщина. Иероним помолчал, покручивая бороду, будто