— Раз подцепишь настоящую добротную золотую лихорадку, так не избавишься, всю душу проймет. Допустим, тебе и повезло, что не подцепил такую лихорадку. Я вот ни капли не жалею, раз она мне в кровь вошла, но я-то ж не ты. Чтоб сразу и лень и лихорадка, так не получится. Коли подцепил, так рыть тебе и рыть.

— Некогда мне в земле рыться, — возражал Плюто. — Время мне дорого.

— Будь у тебя лихорадка, ни на что другое времени не останется, — объяснял Тук-тук. — Она тебя захватит, как питье или как бабы. Войдешь во вкус, так покою не будет. Она неотвязная, все время отымет.

— Понять-то я кое-что понял, — сказал Плюто, — но меня она не берет.

— И, поручусь, не возьмет, пока не сбросишь ты вес, а покамест не по тебе эта работенка.

— Мне моя фигура не мешает. Иногда бывают затруднения, но я их одолеваю.

Плюто рассеянно сплюнул влево. Ящерица не возвращалась, и прицелиться было не во что.

— Одно меня печалит: не все дети мои тут, чтоб помочь мне, — процедил Тук-тук. — Бак и Шо покамест здесь и помогают, и Бакова жена, и Манюня Джил, но другая-то дочка подалась к Огасту, и на фабрику текстильную устроилась в Хорс Крик Вэли, и замуж вышла; а каков Джим Лесли — это тебе и без меня известно. Большой человек стал в городе, не хуже прочих каких богачей.

— Да, да.

— На Джима Лесли что-то смолоду нашло. С нами знаться не хотел и до сих пор не желает. Ведет себя так, прямо будто со мной вовсе и незнаком. Мать его умирать собралась, я как-то повез ее в город свидеться с ним. Ей, видишь, хотелось глянуть на него еще разок перед смертью. Значит, довез я ее туда, к его белому большому дому на горке, а он заметил, кто у дверей, так заперся и нас не впустил. Оттого, считаю, он материну смерть ускорил эдаким своим поведением, она ведь сразу плоха стала совсем, недели не прошло — померла. Ему, понимай, с нами и встречаться стыдно. До сих пор так себя ведет. Дочка моя старшая совсем другая. Она — как все мы. Всегда нам рада, случись заглянуть в Хорс Крик Вэли, приглашает к себе. Я не устану повторять: Розамунда — загляденье. Ну а про Джима Лесли — про него такого не скажешь. Он скорей глаза прячет, коли встретишь его в городе где-нибудь на улице. Ведет себя, будто меня стыдится. Разве это порядок, я все-таки ему отец.

— Да, да.

— Не пойму, с чего мой старший сын таким оказался. Я всегда был человек верующий, всю жизнь делал все, что мог, как бы меня ни лихорадило, и старался, чтоб и мальчишки, и девчонки мои в меня пошли. Ты, Плюто, видишь ту вот делянку? Ну, так она богова. Я выделил акр на бога двадцать семь лет назад, как только эту ферму купил, и каждый год отдаю в церковь все, что эта делянка даст. Если хлопок посажу, отдаю в церковь деньги, сколько этому хлопку цена бывает. Так же и с салом было, когда свиней держал, и с зерном, когда пшеницу сеял. Уж это, Плюто, богова делянка. Я рад поделиться с богом тем, пускай немногим, что имею.

— А что там в этом году растет?

— Растет? Ничего. Разве что лопухи да репейник. В этом году не было времени посеять там хлопок. Я с ребятами и с черномазыми так был занят другими делами — пришлось богову делянку до времени не трогать.

Плюто приподнялся, оглядел поле и сосны за ним. Груды выкопанной супеси поднимались столь высоко, что уже в сотне ярдов трудно было увидеть что-либо, если только не влезть на дерево.

— Где, вы говорите, этот самый акр?

— Поближе к лесу. Отсюда толком не разглядеть.

— Но зачем же так далеко? Получается совсем на отшибе, а, Тук-тук?

— Ладно, Плюто, я тебе объясню. Делянка раньше была не там, где теперь она. За последние двадцать семь лет я был вынужден не единожды менять ей место. Стоит ребятам затеять разговор, где новую яму начинать, непременно все указывают на богову делянку. С чего бы это? Я твердо решил на Его земле не рыть, вот и приходится ее из конца в конец фермы переносить, лишь бы ям на ней не делать.

— Страшно рыть на ней да вдруг на жилу напасть, верно, Тук-тук?

— Страшно не страшно, а противно будет спервоначалу застать жилу на боговой делянке, придется ж ее всю в церковь выложить. А проповедник наш и без того все, что пожелает, имеет. То-то противно будет взять да отдать ему золото. Это, Плюто, не по мне.

Тук-тук вскинул голову и оглядел поле, усеянное ямами. В одном месте было видно на полмили вдаль промеж земляных отвалов. В той стороне Черный Сэм и Дядя Феликс пахали целину под хлопок. Тук-тук всегда приглядывал за ними, понимая, что если они не станут выращивать хлопок и хлеб, не будет ни денег, ни в достатке еды на осень и зиму. За неграми нужен глаз да глаз, иначе при первой возможности бросят работу и примутся рыть ямы подле своих хибар.

— Я кое о чем, Тук-тук, хотел бы спросить вас.

— Оттого и явился сюда по самой жаре?

— Точно. Спросить хотелось.

— Что же у тебя, Плюто, на уме? Давай спрашивай.

— Девчушка ваша, — выдавил из себя Плюто, глотнув невзначай табачной жижи.

— Манюня Джил?

— Во-во, потому и пришел.

— А она при чем?

Плюто вынул разжеванный табак изо рта и отбросил в сторону. Прокашлялся, пытаясь изгнать из горла табачный привкус.

— Я б на ней женился.

— Ты, Плюто? И это твердо?

— Могу, Тук-тук, побожиться. Хоть руку отдам на отсечение, чтоб на ней жениться.

— Приглянулась она тебе?

— Могу побожиться, — ответил Плюто. — Ну как пить дать.

Тук-тук стал думать, было приятно думать, что в такие юные годы его младшая дочь обратила на себя внимание мужчины с серьезными намерениями.

— Руку отсекать, Плюто, оно ни к чему. А давай-ка женись на ней, раз она по тебе. Только, слушай, позволь ей пожить маленько тут после свадьбы и помочь нам с рытьем, а ты