— В чем беда, ребята, нет в вас того терпения, как у меня, — сказал он, обвевая и вытирая лицо. — Я эту землю рою без малого пятнадцать лет и способен рыть еще столько же, коли приспичит. Но такое у меня чувство, что не приспичит. Я так понимаю, мы добьемся своего не сегодня-завтра. В эти горячие денечки я чую это всеми косточками. Нельзя ж стопориться и браться заново всякий раз, едва сорвется пустяшная кучка грязи и долу съедет. Что за толк зачинать новую яму, едва случится такое. А ну-ка попробуем себе углубляться как ни в чем не бывало. И не иначе! Не теряй, ребята, терпения по пустякам.

— Терпения, еще чего! — сплюнув на красноватую глину, сказал Бак. — Терпения нам не надо, а надо кудесника. С ним, глядишь, дело веселей пойдет.

— Опять ты, сынок, болтаешь по-черномазовски, — недовольно заметил Тук-тук. — Да не слушай ты эту черномазовскую болтовню. Одно суеверие. То ли дело я. У меня по-научному. А черномазых наслушаешься, еще привидится, будто у них ума больше моего. У них-то и другого разговору нету, как про кудесников да колдунов.

Шо, прихватив лопату, стал выбираться на поверхность.

— Ладно. Все одно, на сегодня я шабашу, — сказал он. — Мне охота в город вечером податься.

— Вечно ты кидаешь работу середь дня, когда в город соберешься, — произнес Тук-тук. — Эдак не разбогатеешь. И всех делов у тебя в городе — потолкаться в игорной да за какой-нибудь бабой увязаться. Останься ты дома, так мы б чего-то и добились бы.

Чтоб не соскользнуть обратно, вторую половину пути на поверхность Шо проделал на четвереньках. Со дна было видно, как он добрался до края воронки и ступил на твердую землю.

— К кому это он так часто ходит в город? — спросил Тук-тук другого своего сына. — Ведь вляпается, коли не побережется. Шо к женщинам-то непривычный. Они его наградят чем, а он и не сообразит, пока время не упустит.

Бак сидел в яме напротив отца и мял пальцами комок сухой глины.

— Не знаю к кому, — ответил он. — Ни к кому в особенности. Всякий раз он про новую девицу рассказывает. Ему лишь бы юбка…

— Какого черта в стуле ему возиться с бабами? Это ж только дурак станет год напролет всякий день дрочиться. Эдак бабы его в лохмотья истреплют. Я в молодые годы никогда на них так не бросался. И что это на него нашло? Сидел бы себе спокойно дома да на девушек наших поглядывал.

— Я откуда знаю. Не мое это дело, чем он в городе занимается.

Пропав из виду несколько минут назад, Шо вдруг снова появился наверху и позвал Тук-тука, который, как и Бак, с удивлением глянул на Шо.

— Что такое, сынок?

— Кто-то сюда, пап, через поле шагает. От дому сюда идет.

Тук-тук встал и огляделся вокруг, словно мог что-либо увидеть через край ямы, бывший двадцатью футами выше.

— Кто такой? Чего ему, сынок, надо?

— Никак не разберу, кто это. Похоже, городской. Весь разодет.

Бак с отцом собрали кирки и лопаты, полезли из воронки.

А выбравшись на поверхность, увидели здоровенного толстяка, натужно шагавшего к ним по колдобинам. Он с трудом двигался в эту жару, светло-голубая рубашка пропотела и липла к груди и к животу. Он беспомощно спотыкался на неровностях почвы, не в состоянии увидеть, посмотревши вниз, свои ноги.

Тук-тук поднял руку и помахал.

— Эй, так это ж Плюто Свинт, — сказал он. — И чего ему тут?

— Я и не узнал Плюто в этаком параде, — сказал Шо. — Прямо не он.

— Чего б за так перехватить приперся, — высказался Бак. — У него другого занятия и нет, так сказывают.

Плюто приблизился, все пошли и уселись в тени дуба.

— Жарища, Тук-тук, — сказал Плюто, спотыкаясь напоследок. — Привет, ребята. Как, народ, идет работа, а, Тук-тук? Вам бы дорогу проделать к своим ямам, чтоб я мог на машине подъезжать. На сегодня вы закончили, верно?

— Сидел бы ты в городе, Плюто, пока жара к вечеру не спадет, тогда б и трогался, — произнес Тук-тук.

— Хотелось проехаться да вас, народ, навестить.

— А жара-то?

— Коль другие выносят, так и я могу. Как, народ, работа идет?

— Не жалуемся, — ответил Тук-тук.

Плюто сел, привалившись спиной к дубу, запыхавшийся, словно пес, в разгар лета гонявшийся за кроликами. Пот скатывался по его полному лицу и толстой шее, впитывался в светло-голубую рубашку, и она от этого стала заметно темнее. Так и сидел он какое-то время, слишком уставший, чтобы шевельнуться или заговорить.

Бак и Шо закурили по самокрутке.

— Значит, не жалуетесь, — сказал Плюто. — Считайте, вам везет. Я подмечаю, в нынешние времена есть на что жаловаться. Хлопок растить никакой выгоды, а любой арбуз черномазые поедают, не успеет он на плети созреть. Мало смысла жить от поля нынче, как ни старайся. Из меня-то, правда, вообще фермер не ахти.

Плюто потянулся и подложил руки под голову. В тени ему полегчало.

— Напали на что этими днями? — спросил он.

— Ничего особенного, — ответил Тук-тук. — Ребята мне проходу не дают — новую яму начинать, но я пока не решил. В этой вот мы прошли двадцать футов, и бока того гляди рухнут. Так что оно неплохо взять да порыть чуток в другом месте. Разве ж новая яма будет хуже прежней?

— Чего вам, народ, в помощь надо, так это альбиноса, — сказал Плюто. — Слыхал я, все одно что против ветра плевать, ежели альбинос тебе не пособляет.

Тут-тук встрепенулся и уставился на Плюто.

— Кто, кто?

— Альбинос.

— Какого черта в стуле нужен альбинос, а, Плюто? Не слыхивал про таких. Тебе-то откуда известно?

— Да знаете вы, про что речь. Не иначе, слыхали про таких.

— Значит, совсем из головы вон, коли и слыхал.

— Альбинос — из породы сплошь белых людей, они будто из мела сделаны или из чего другого белого-белого. Вот он каков, альбинос. Все у него, Тук-тук, белое, волосы, и глаза, и прочее, вроде бы так.

— Ах эти, — усаживаясь поудобней, промолвил Тук-тук. — Не сразу допер я, о чем ты. Знаю таковских. Точно, черномазые про них балакали, но на их-то треп я ноль внимания. А я б применил бы такого к делу, кабы знал, где его добыть. Я отродясь эдаких в глаза не видал.

— А вам, народ, такой бы пригодился…

— Я только и твержу, что с суевериями и колдовством мне не по пути, Плюто, но всегда на ум мне приходило, что вот альбиноса нам не хватает. Притом, пойми, у меня все