В первый же день, когда курятник был готов, Боб съездил в город и привез двенадцать исландских рыжих несушек (за десять долларов), и мы сразу же пустили их в большой новый дом, где они трещали, как бусины в пустом ящике стола, и вместо того, чтобы класть яйца в удобных новых гнездах, откладывали яйца на столах, у входа в крысиные норы или во дворе.

Был уже конец лета, когда мы начали заниматься своим домом. Мы побелили стены, настелили новые полы, вставили окна, починили сломанные подоконники и перекосившиеся двери; вделали раковину (без водопровода, но со стоком) и сделали еще кое-какой ремонт, и хотя все выглядело неблестяще, у нас появилось ощущение дома.

В кухне было два стула и качалка, большой квадратный стол, лоскутные коврики и печка. Тут находился центр нашей жизни. Тут мы хранили журнал носки яиц, писали счета, заказы, читали почту, ели, мыли, мылись, развлекались, обсуждали будущее, вспоминали прошлое. Мы начинали день в четыре утра и кончали его около половины девятого, закрывая заслонку в печке, перед тем как задуть лампу. Остальная часть дома была чистой, удобной и неинтересной.

Мы обменяли нашу машину на пикап, тостер и вафельницу (свадебные подарки) — на пилу, люстру (свадебный подарок) — на керосиновые лампы и чугунные утюги. Приобрели жестяные корыта для стирки и герметические кастрюли.

Позади фермы, в девственном лесу, мы прорубили дорогу и доставили по ней топоры, молотки, клинья, нефть, мазут и керосин; потом мы напилили дранки из упавших кедров, четырех футов в диаметре; наготовили теса.

Мы распилили на дрова упавшие елки толщиной в шесть или семь футов, прогнившие в середине. Пила кашляла и опасно дымила, но ее твердая маленькая рукоятка быстро и искусно тянула лезвие туда и обратно, а Боб разрубал большие деревянные кругляши кувалдой и клином, а я относила их в пикап и подбирала кору.

Лес был густой, холодный и ароматный, усеянный грибами и корнями. Нагруженная кипой толстенной коры и охапкой дров, я направлялась к пикапу, наступала на то, что выглядело бугорком, оказывалась по колено в воде и, оцарапавшись о дикий виноград и колючий кустарник, содрав кожу с локтей, падала вместе с дровами.

Следующие два или три шага были сравнительно удачными, а затем, когда я добиралась до пикапа, перегруженная и самонадеянная, то спотыкалась носком туфли о корень и падала плашмя. Я поняла, что восклицания типа «о боже!» и «господи!» крайне недостаточны, и получала полное удовлетворение от «черт подери!» и «дьявол!». В ту первую весну и лето я выучила также значение многих простых фраз, таких, как «Раз, два, взяли», означавших, что я фактически должна подпереть плечом колесо пикапа, пока Боб заводит мотор и пытается вытащить машину из ямы. «Две пары честных рук» — мои и Боба, разрыхлявшие землю, половшие, рубившие, заботившиеся, чистившие. «Бригадная работа» — это Боб, Берди и я, корчующие пни. «Женскую работу не переделаешь» — это о посуде, которую я мыла и вытирала, пока Боб курил трубку и отдыхал после обеда.

Думаю, многострадальный Боб исчерпывающе осмыслил присказку, определившую жену как препятствие на пути к большим делам.

Я так уставала, что часто по ночам не могла спать и беспокойно металась в постели. У меня все болело, и я думала: «И это называется жизнь?» На следующее утро я поднималась, сердитая, неотдохнувшая, и вдруг окна в кухне начинали понемногу светиться, и я понимала — восходит солнце. Я выбегала на улицу как раз в тот момент, когда первые слабые бледно-розовые ручейки застенчиво появлялись над горами. Они становились смелее и ярче, пока не заливали горы и не вливались в пруд в конце сада. Они бежали все быстрее и быстрее, потом взрывался ослепительный свет — солнце, улыбаясь, вставало над вершиной. Горы, сначала обиженные, что их застали врасплох, розовыми со сна, в ночных одеяниях, постепенно успокаивались и приобретали обычный вид, холодный и белый на фоне голубого горизонта. А потом с кухни доносился запах кофе, этот удивительный, согревающий душу запах, и я думала: «Жизнь прекрасна», а Боб, насвистывая, приходил к завтраку.

К осени вся картошка была вырыта, куры исправно неслись, разжиревшие петушки проданы, и мы на самом деле стали птицеводами, ведущими строгий учет кладки яиц, получающими от трехсот пятидесяти кур чистый недельный доход в 25 долларов.

Несколько тысяч новообретенных мышечных волокон перестали болеть, волдыри на руках зажили, и однажды ночью, лежа в постели рядом с Бобом, я наблюдала за появлением из-за черных гор полной луны, — а это значит, под утро будет заморозок, — и, прислушиваясь к дыханию мужа, такому глубокому и мирному, к потрескиванию печки и к тихо скребущемуся мышонку, думала: «В конце концов, это и есть жизнь».

А потом наступила зима, и я поняла, что поражение, так же как и одоление, складывается из множества мелочей.

Эрскин Колдуэл

БОГОВА ДЕЛЯНКА

(отрывок из повести)

Перевод С. Георгиева

Широкая полоса отрытой супеси стронулась с края, и грунт съехал на дно воронки. Тук-тук Уолден до того рассердился на этот обвал, что, стоя с киркой в руках, по колено в рыжей земле, принялся поминать всех святых. А обоим парням и так уже хотелось кончать работу. Было за полдень, а они спустились сюда и рылись в этой большой яме с самого раннего утра.

— Какого черта в стуле надо было этой грязище обрушиться, как раз когда мы столько прорыли? — говорил Тук-тук, уставясь на Шо и Бака. — Тут что-то не так!

Ни тот, ни другой не успели ответить отцу, а Тук-тук уже впился обеими ладонями в рукоять кирки, замахнулся что есть силы и всадил острие в стенку воронки. И там оставил кирку. А ведь порой он входил в такой раж, что любой палкой был готов ковырять землю до полного изнеможения.

Бак, упираясь руками в колени, вытащил ноги из осыпи и присел вытряхнуть песок и камешки из своих ботинок. При этом мысли его занимала та масса грунта, которую придется взрыть и выволочь из ямы, прежде чем копать глубже.

— Хоть бы уж начинать новую яму, — Шо сказал отцу. — В этой мы роемся целых два месяца, а ничего не сыскали, кроме уймы трудов. Надоела мне эта яма. Ничего отсюда не добудешь, сколько ни зарывайся.

Тук-тук присел, обвевая шляпой свое разгоряченное лицо. Свежий воздух не попадал на дно воронки, и в яме было