«Из чего следует, — скажу я, — что готовить девушку к браку, прежде чем она выйдет замуж, все равно что толочь воду в ступе!» Или как добавит Боб: «Готовить девушку к браку после того, как она вышла замуж, все равно что ломиться в открытую дверь».

«ТЫ ЭТО МНЕ?», ИЛИ «ПОСТАРАЙСЯ, ПОЖАЛУЙСТА, СТАТЬ КРЕСТЬЯНКОЙ»

— Ты это мне? — переспросила я при вселении, когда Боб, небрежно показав на большой комод, сказал: «Втащи его в спальню».

— А кому же еще? — огрызнулся он, и я чуть не заплакала, осознавая, что я не более чем жена.

— Ты мне? — все еще не веря, переспросила я, когда он протянул поводья от огромной лошади, взятой у соседей, чтобы я отвезла тяжелый воз к дровяному сараю, пока он готовил следующую груду.

— Тебе, — прорычал он, — и давай побыстрей.

— Нет, — запротестовала я, когда Боб приказал мне во время расчистки сада закрепить конец веревки на пихте и кричать, куда ему тянуть упряжку.

— Я знаю, что ты этого не умеешь. Но у меня сейчас нет другого помощника, — бессердечно смеялся Боб.

«Дай мне молоток. Сбегай принеси гвозди. Помоги отодрать балку. Давай скорее планки. Поработай ломом. Закрась ту половину, пока я настелю эту. Тупица, рамы так не замеряют. Помоги выгрузить корм для цыплят. Сбегай принеси пару ведер воды. Если я могу управляться с плугом, то ты, безусловно, справишься с лошадью. Сходи за семенами. Наполни поилки. Принеси мне несколько коротких гвоздей. Нарежь еще двадцать пять планок. Ты не ребенок, сама тащи их наверх. Я не собираюсь спускаться с крыши за каждым гвоздем».

Так прошла первая весна и первое лето. Я то упивалась восхитительным счастьем, то впадала в черное отчаяние. Конечно, я была переполнена благими намерениями, но оказалась жутко неприспособленной. Ах, если бы я изучала вместо балета плотничье или кожевенное ремесло, думалось мне в то время, когда я, с трудом удерживаясь на стропилах курятника, попадала по уже и так побитым пальцам и ожидала, что с минуту на минуту проглочу пяток гвоздей, царапавших десны и вонзавшихся в щеки.

— Ты неплохо справляешься, — добродушно признал Боб. Он, конечно, мог позволить себе добродушие, ведь его собственная работа выглядела идеально. Он был точен, аккуратен, быстр и тщателен. Все мои старания оказывались никчемны. Боб забивал гвозди немногими безошибочными ударами. Мои же гвозди всегда гнулись, лучшие достижения выглядели смешно. Боб пилил споро, легко и скоро. Вжик, вжик, треск — доска перепилена, а опилки лежат ровными кучками по обе стороны. Моя пила визжала и жаловалась, заедала, а Боб удивлялся: «Господи, как это у тебя получаются такие зазубрины?» У Боба были опыт и целеустремленность, а у меня только неиссякаемая энергия.

В первый день мы внесли в дом мебель, и я считала, что на следующее утро начнем вставлять стекла, настилать новые полы, обшивать и красить стены. Так я считала. Но на следующий день мы начали строить брудер, потому что очень важно вовремя начать разведение цыплят.

Боб обстрогал лесины длиной в двадцать пять футов, остальной материал притащил с лесопилки, и я, энергично чертыхаясь и хмурясь, колола дранки. Мы построили брудер в самом красивом месте сада, лицом к пруду и к горам, и его новизна так бросалась в глаза по сравнению с другими серыми зданиями, что я предложила Бобу посадить несколько быстрорастущих лоз и один-два куста, чтобы ее приглушить. Он был так напуган, будто я предложила поставить горшок с цветами в операционную: «Брудер строится на рельсах, чтобы его легко можно было передвигать с места на место, ведь цыплята должны иметь нетронутую почву», — сказал он. Это заявление до сих пор кажется мне ненужной предосторожностью, потому что земля в тех местах была вся настолько нетронутой и девственной, что я ждала от нее испуганного крика, когда мы поддевали ее лопатой, и любой микроб, выживший в этих суровых условиях, оказался бы столь большим и сильным, что мы смогли бы увидеть его за версту. Так или иначе, брудер был построен на роликах и казался белой вороной, за исключением его быстро выгоревшей дощатой крыши.

Когда брудер был закончен и семьсот пятьдесят пищащих цыплят были туда водворены, я полагала, что теперь-то мы возьмемся за свой дом. Ночи стояли очень холодные, дождь шел, по крайней мере, трижды за неделю, и мне представлялось, мы могли бы побаловать себя несколькими окнами и дверьми. Так мне представлялось. Но оказалось более важным построить два сарайчика для несушек, выбелить стены и настелить новый пол еще в одном цыплячьем сарайчике, где петушки могли жиреть в комфорте. Мы еще соорудили для них хороший дворик, а затем переоборудовали другой сарайчик под хлев для поросенка, так как ему тоже нужен уют и защита от холодного ночного и сырого дневного воздуха.

К тому времени как мы завершили эти постройки, наступил май, холодный сырой май с таким количеством осадков, что на одежде в шкафу выступала плесень, а постельное белье становилось влажным и похожим на ощупь на морские водоросли.

«Ну теперь, — думала я, — когда всей живности тепло и уютно, наконец-то можно устраивать наш дом». Так я думала. Но настала пора копать землю и возделывать сад. Я читала когда-то о том, что суровое сочетание жизни на ферме и жизни в горах должно закалить человека. Но и по прошествии первых двух месяцев у меня все тело ныло, как больной зуб, а единственное, что закалилось, — сердце Боба.

Как-то майским утром, сразу после завтрака, он въехал во двор верхом на лошади, такой огромной, будто у нее в роду случился слон. Небрежно бросив повод на столб калитки, он потребовал, чтобы я вела это чудовище, а он пойдет сзади, за плугом. Все шло ничего до тех пор, пока Берди, эта лошадка, не наступила мне на ногу. «Она стоит на моей ноге», — смиренно пожаловалась я Бобу, недовольному задержкой. «Сгони ее, и пойдем дальше!», — закричал человек, торжественно обещавший лелеять меня. Тем временем нога оказалась вдавленной, как кол, в мягкую землю, а Верди уныло осматривала ландшафт. Я ударила ее сзади по коленке, я закричала на нее, на Боба, и наконец Верди рассеянно шагнула и высвободила мою ногу. Я заковыляла в дом, осмотрела свою ступню, наложила на нее компресс, с грустью размышляя о мужчинах и животных.

Тем же вечером Боб и я сидели друг против друга, в течение двух часов сортируя и надрезая картофель для посадки.

Ласковое воркование недавно женатых, любящих птичек состояло из следующего: