Проклятия, как искры, посыпались от бросившихся в укрытие, но через минуту воздух очистился, и они снова взялись за работу. Краны и пилы могут часами держать меня в состоянии нервного напряжения, и когда я все-таки ухожу, то всегда с убеждением, что без меня тут с работой не справятся. Я была бы рада прислониться к нагретым солнцем перилам на паромной пристани, вдыхая восхитительный запах — смесь креозота, кедра, морских водорослей, столь характерный для лесопромышленных городов побережья, и весь остаток дня наблюдать за кранами, но Боб предупредил, что впереди еще долгий путь и, если мы намерены вернуться к ночи, нужно двигаться дальше.

Дорога из Доктауна отличалась опасными поворотами, была узка и забита легковыми машинами, грузовиками, лесовозами, полными до отказа и с ужасным прицепом, болтающимся позади. Каждый ехал по неположенной стороне дороги и так, будто спешил на пожар, и надрывные звуки шин и тормозов предупреждали нас о приближающихся поворотах. Боб — прекрасный водитель, но и ему было трудно сдержаться, когда грузовик с прицепом, везущий три самых больших ствола из самого большого в мире массива дугласской пихты, приблизился, описывая поворот, и мы должны были пересечь кювет и податься к лесу, чтобы не быть раздавленными шаловливым прицепом. Водитель высунулся, усмехнулся и помахал нам, а затем зигзагами поехал по дороге. Мы осторожно выбрались снова на дорогу и успокоенно покатили дальше, нервно приближаясь к кювету при встрече с каждым новым лесовозом. Вскоре леса остались позади, и мы поехали по большой долине, где изумрудная озимая пшеница, бархатная чернота вспаханных полей и нежная зелень молодых лугов разнообразили землю. Это был молочный край, и самые маленькие фермы занимали до трехсот пятидесяти акров. Дома, в большинстве своем некрасивые, похожие на коробочки, не украшенные ни цветами, ни кустарником, лепились на противоположной от выгонов стороне дороги, их задние крыльца прижимались к сине-черным холмам, покрытым деревьями. Сараи, силосные башни, скотные дворы и другие величественные сооружения стояли со стороны долины. Я подумала было, что такой порядок объясняется желанием содержать скот подальше от дома, но Боб объяснил, что дорогу проложили уже после постройки ферм.

Пейзаж определяли черно-белые голштинские коровы и заброшенные фермы, и, по словам Боба, одно зависело от другого. Когда-то эта долина славилась лучшими в стране стадами и фермеры щедро вкладывали средства в разведение скота, но, когда несколько лет назад закупочная компания в Голштинии потерпела крах, многие хозяйства обанкротились. Фермеров, не сломленных этим крахом, добили эпидемии среди животных и жуткие налоги на мелиорацию, введенные правительством. Добавьте к этому вечную проблему сбыта, зависевшего либо от местных маслобоен и сыроваренных заводов, либо от случайных фирм, ни одна из которых, по словам фермеров, не предлагала честной сделки. Боб тем не менее не слишком этим фермерам симпатизировал и утверждал, что они беспомощны, непрогрессивны, пользуются библейскими методами производства и жалуются потому, что не могут соревноваться с современным рынком.

Я заметила струйки дыма, поднимавшиеся с дальних полей. «Торф горит», — объяснил Боб. Одна из величайших трагедий этой земли. Много лет назад некоторые фермеры, пытаясь очистить практически неочистимые торфяники, подожгли огромные штабеля бревен, пней и целых деревьев, извлеченных из земли плугом. Когда же стволы и пни были сожжены, удивленные фермеры обнаружили, что горит сама земля, и ни корчевание, ни распахивание, ни вода не смогли положить этому конец. После всяческих экспериментов они поняли, что, только обнося один за другим небольшие участки водосборными канавами в четыре фута глубиной, можно остановить огонь, но это требовало таких затрат труда, что в конце концов землю просто оставили гореть.

— А разве земля будет пригодна к пашне после того, как кончатся пожары? — поинтересовалась я.

— Увы, нет, и надолго, ведь торф догорает до легчайшего пепла, который не выдержит веса лошади, или трактора. Да и при ручной обработке тут сможет родиться картофель размером с арбуз и такой же водянистый, — печально заключил Боб.

— Посмотри на те поля, — указала я на вспаханную землю, черную, как лакрица. — Почва должна быть страшно плодородной.

— Да, — сказал Боб, — но это тоже торфяники, а их очистка и осушение дорого стоят… Ты расчистишь и засадишь поле, а на следующий год, плуг через каждые три шага будет натыкаться на очередной пень, и снова придется все раскорчевывать. А ведь каждый акр должен быть еще и осушен.

После этого некоторое время мы ехали молча, пока вокруг нас в долине лежал черный и насмешливый непобедимый торфяник, а столь же непобедимые леса хмуро смотрели на нас с гор. «Эта земля не признает цивилизации, и это не пустое поддразнивание, а могучее сокрушительное отрицание, поддержанное всеми силами природы» — так думала я, кутаясь в пальто и надеясь, что скоро мы доберемся до какого-нибудь городка.

Мы добрались, и он оказался сумасшедшей смесью четырех предприятий — гостиницы, парикмахерской, заправочной станции да магазина с почтой. Вдобавок там было уютное небольшое кладбище и импозантная кирпичная школа. Пять дорог вели из этого городка, но Боб без колебаний выбрал юго-западную, ведущую к Олимпийским горам. Следующие несколько часов нам не попадались города, а только придорожные магазины, богатые долины, пересеченные холмами, густо усаженные лесом, стада коров, широко раскинувшиеся фермы… Мы чутьем уловили путь к подножию Олимпийских гор, пока еще были в фермерской стране, и, только выглянув из окна машины и увидев намного ниже дороги горный поток, бьющийся об огромные каменные стены каньона, я поняла, что мы в настоящих горах. Стали появляться желтые дорожные знаки с надписями «Извилистый путь». Боб из-за бесконечных поворотов все снижал и снижал скорость. Мы забирались вверх, но казалось, что ехали в никуда, поскольку со всех сторон были окружены зелеными склонами, и только, высунув голову из машины и взглянув вверх, можно было увидеть небо. Две или три сотни миллионов погонных футов пихты. Позже мы свернули с основной трассы на грязную мощенку и тряслись и буксовали весь последний участок пути.

Вот и место, куда мы стремились.

На первый взгляд оно выглядело очень одиноким, заброшенным в лоно великих Олимпийских тор, с посеревшими от времени зданиями, с затесненным пихтами садом, со сломанными заборами, с пустыми окнами. Это была старая, заброшенная ферма, на какие обычно указывают из окна автомобиля проезжие со словами: «Посмотрите на эту живописную старину», а затем