На пароходе, идущем в Викторию, Боб казался хорошо осведомленным в страховом деле, подробно рассказывал о полисах, премиях и пролонгациях, и я решила спросить мать, сколько мне надлежит знать о страховании, чтобы неназойливо помогать ему.

На обратном пути из Виктории Боб вспоминал о своем детстве на зерновой ферме в Монтане, об учебе в сельскохозяйственном колледже и первой работе — контролером на большой птицеферме. Он говорил о зерновой ферме столь же воодушевленно, как обычно вспоминают о первых пятнадцати годах у потогонного конвейера, и я подумала, что он считает земледелие трудной, неблагодарной работой. Но затем он перешел к работе на куриной ферме, перебирая мелкие детали с огромной любовью, обычно ассоциирующейся с первыми детскими башмачками. Когда он дошел до цифр — стоимость кур, цена дюжины яиц, сравнительные преимущества открытых загонов, площадь, требуемая на одну курицу, — то говорил с такой тоской, что слушать его равнодушно было не легче, чем пытаться плыть по краю водоворота. Наконец он сказал, что нашел на побережье, где часто бывал по делам, небольшую усадьбу, идеально подходящую для птичьей фермы и почти ничего не стоящую. «Что ты думаешь об этом?» Что я думаю об этом? Мать учила меня, что муж должен быть счастлив в работе, и если Бобу хотелось быть счастливым на птицеферме, я не возражала. Я умела готовить майонез, заправлять простыни, зажигать свечи к обеду, и смогу, будь то цыплята или страховое дело, сводить концы с концами. Так я думала. Так думают многие женщины, когда глаза их мужей увлажняются при виде яиц к завтраку и они начинают строить планы, как бы пустить все сбережения на разведение цыплят.

Господи, почему каждый хочет заняться выведением цыплят? Почему это стало чашей Грааля для обыкновенного мужчины? Не потому ли, что жизнь большинства из них заражена страхом перед увольнением — не будет денег на пищу и кров для любимых, — а цыплята кажутся окруженными ореолом постоянства? Или потому, что мысль о человеке, разводящем цыплят, который сам себе хозяин, способна освободить от проблемы «начальник — подчиненный», отравляющей жизнь многих людей? Одно ясно в разведении цыплят: если курица ленива или непослушна, вы можете свернуть ей шею и раз и навсегда избавиться от этой проблемы. «Если ты так, то и получай», — говорите вы, отрубая ей голову точным ударом. Каким-то образом, я думаю, этот фактор может изобъяснить тоску большинства мужчин по цыплятам, но, повторяю, почему по цыплятам? Почему не по луковицам нарциссов, семенам капусты, оранжереям, кроликам, поросятам, козам? Все может быть выращено на земле человеком с вполовину меньшим риском, нежели при разведении цыплят.

На следующее утро после нашего возвращения в Сиэтл, будильник прозвенел в шесть тридцать, в шесть тридцать одну Боб, в рубашке из шерстяного пледа, топтался на кухне нашей крошечной квартирки, готовя кофе, и требовал, чтобы я поторапливалась. В восемь сорок пять мы проехали двенадцать миль и оказались на пароме, первом этапе на пути к нашей цели.

Стоял один из лучших мартовских дней, легко вводящих в заблуждение, когда думаешь: «С такой весной лето будет обязательно долгое и жаркое», — и запасаешься купальными костюмами, шортами и солнечными очками. А лето оказывается тусклым и неустойчивым, подобно февралю. Тот мартовский день так или иначе был ясным и теплым, и Боб и я провели время, гуляя по палубе и восхищаясь глубокой синей водой, лазурным небом, темно-зелеными островами, густо заросшими лесом и безмятежно проплывающими то тут, то там, и большой цепью Олимпийских гор, услужливо раскинувшихся во всем своем снежном великолепии. Эти горы не имели мягких очертаний и девичьих округлостей восточных гор. Они были подобны богиням, полногрудым, широкобедрым и казались удовлетворенными сознанием, что выглядят так, как и подобает горам.

На огромном нагруженном пароме мы были единственными пассажирами, дышавшими свежим воздухом или хотя бы поглядывавшими на захватывающее зрелище. Остальные — бизнесмены, торговцы, жены фермеров, фабричные рабочие и индейцы — либо оставались внизу, в своих машинах, заполнявших паром, или в автобусе, либо теснились в душных салонах и при тусклом свете читали газеты. Толпа выглядела неприветливо, и нам пришлось пройти сквозь строй недружелюбных взглядов, когда мы полчаса спустя зашли внутрь, топая замерзшими ногами, хлопая дверями, в надежде получить кофе. И мы его получили, оно было темно-зеленым и тепловатым, и выпили его в галерее под угрюмый аккомпанемент двух фермерских жен, обсуждавших «дренажную трубку, вставленную Алисе».

Когда мы вошли, Боб курил, и скорее всего никто этого не заметил, но, когда, наполовину выпив кофе, я зажгла сигарету, одна из фермерш сняла шляпу цвета навоза и, слегка покашливая, принялась свирепо разгонять воздух. Я продолжала курить, тогда другая женщина подняла газету и так яростно замахала ею, что я испугалась, как бы она не опрокинула кофе нам на колени. Боб зашипел: «Лучше брось сигарету», а я зашипела в ответ: «Жаль, у меня нет большой дешевой сигары», и он посмотрел на меня с упреком, вывел на воздух и протянул книжечку, принятую мной сначала за религиозный трактат, но оказавшуюся маленьким путеводителем, описывающим местность, в глубине которой пряталась наша будущая ферма. Брошюра была составлена из превосходных степеней: «Олимпийские горы — самые мощные горы Северо-Американского континента… Самые большие массивы пихты в мире… три миллиона акров, два с половиной из которых — нетронутые… Мыс Флаттери — самая западная точка Соединенных Штатов… самые крупные рыболовные флотилии у мыса Флаттери». Маленькая книжка заявляла, что здешняя природа — самая величественная, что возможности стучатся в дверь, природные ресурсы умоляют об использовании, а живописные дороги жаждут путников. Я подумала, что все слегка напоминает истерику, но тогда я еще не видела местности. Теперь я знаю, что этот край можно описать только в превосходной степени. Самый массивный, самый западный, самый великий, самый глубокий, самый обширный, самый дикий, самый богатый дичью, самый плодородный, самый изобильный, самый одинокий, самый заброшенный — все такие эпитеты в полной мере относятся к этому побережью.

Паром пристал, мы съехали на берег и сделали круг по двум улицам, образующим Доктаун. Там оказался лесопильный завод, очаровательный старый викторианский отель с прекрасно сохраненными лужайками и кустарником, заводская