Отец поставил за правило, и оно строго соблюдалось вне зависимости, дома он или нет, что за столом можно вести разговор только на общие темы. Это исключало все наши реплики, такие, как «А в моем классе есть мальчик, который ест мух», или: «Мирна Хуплвейт показала мне язык, а я сказала: „бэ-э-э“, и она ударила меня, а я пожаловалась ее маме…»

В действительности это прекрасное правило предотвращало, кроме редких случаев, наше вмешательство в разговор. Обедая в чьем-то доме, я терпеть не могу, когда все мои коронные рассказы перебиваются: «Не набивай рот, Губерт», или: «Мама, разве ты не сказала, что пасхальный зайчик спустился через камин?»

Как только мы обосновались в Лаурелхерсте, отец решил, что вдобавок к нашим (Мэри, Дарзи и я) урокам пения, фортепьяно, танцев, балета, французского языка, сценического искусства, да уроков игры на кларнете (Клив), нам всем полезно потренироваться в практических делах для приобретения уверенности в своих силах. Для начала Мэри, Клив и я получили задание выкрасить крышу нашего трехэтажного дома. Крыша должна была быть красной, и нам выдали по ведру краски и по широкой кисти, лестницы и весьма смутные инструкции по самой покраске. Лестниц, видимо, на каждого не хватало, потому Клив и я стояли на одной, — он на ступеньку или две выше, — закусив губу, окуная кисти и изо всех сил размазывая красную краску. Мы старались отнюдь не потому, что нам нравилась работа, просто мы думали, что это одна из пустых папиных затей, и хотели поскорее с ней покончить.

Когда мы закончили небольшой навес над задним крыльцом и начали перебираться выше, что-то случилось, и Клив уронил ведро с краской мне на голову. Бама, ворча, оттерла меня скипидаром: «Уму непостижимо, как вы еще живы, несмотря на дурацкие фантазии некоторых мужчин». Тем не менее мы покончили с крышей, хотя отцу пришлось держать меня за пятки вниз головой, чтобы я смогла красить слуховые окна мансарды. Это рискованное занятие отнюдь не способствовало приобретению уверенности в наших силах.

Следующий шаг отец сделал, купив малокалиберное ружье и огромную мишень. С Бамой была истерика. «Ружья! — выходила из себя она. — Ружья нужны варварам и язычникам. Дети перебьют друг друга, пожалуйста, не давай им ружье». Итак, мы учились стрелять. Мэри и я, обе довольно близорукие, стреляли плохо, но Клив оказался способным учеником и постоянно тренировался. Он стал таким метким стрелком, что уже в десять лет ходил на охоту, и отец радовался своей идее до тех пор, пока Клив однажды, прицелившись, не выстрелил в перепела, усевшегося на подоконнике большого окна в эркере соседского дома. Соседи остались живы, но окно оказалось дорогим, поэтому временно ружье было убрано, а отец купил нам огромный лук, стрелы и большую плетеную мишень. Пока они с Кливом практиковались в стрельбе из лука, мы с Мэри овладевали кулинарией. Мама сама надзирала за этим, поскольку она была прекрасной хозяйкой, а Бама — худшей, какую можно представить. Мама учила нас класть в кастрюлю с тушеным мясом щепотку гвоздики и много лука, делать французскую заправку на оливковом масле и натирать соусник чесноком, готовить майонез и соус «Тысяча островов», тушить фасоль с колечками лука, никогда не мять картошку задолго до подачи на стол; отмеривать компоненты для варки кофе и всегда ошпаривать чайник перед заваркой.

Бама же учила: когда печешь пирог, то клади все, что под рукой, — луковичку, полбанки позапрошлогоднего варенья, остатки пресного теста, сиропа, пару грейпфрутов, горсть вишен или изюма, слив или фиников и используй жир, оставшийся после жаренья мяса, вместо масла или топленого сала. Ее пироги были просто кошмарны — тяжелые и подгорелые, переполненные семечками и фруктовыми косточками. Она всегда театрально обижалась, если мы их не ели, но я думаю, что в действительности она предлагала их нам для испытания наших характеров, и если мы твердо отказывались, она без сожаления все выбрасывала собакам и цыплятам.

Бама заявляла, что-де не верит в порчу, и доводила нашу прислугу до белого каления, заполняя ледник мисочками с одной горошиной, тремя стручками фасоли, четвертью чайной ложки варенья или с выжатым ломтиком лимона. Если мама в конце концов, добиваясь порядка, принималась извлекать миски из холодильника и выбрасывать их содержимое, Бама уходила из дома, покупала двадцатипятифунтовый мешок муки и протягивала его маме: «Продолжай, выбрось и это тоже. Похоже, транжирство становится правилом».

Бама пекла особое печенье. В него она закладывала те же ингредиенты, что и в пироги, но добавляла больше муки. Печенье было крупное и круглое, толщиной почти в полдюйма. Оно прилипало к нёбу и совсем не имело вкуса.

Что с ним делать — эта проблема казалась неразрешимой с тех пор, как у нас прекратились частые переезды. Печенье складывалось штабелями на кухне, лежало нетронутым на заднем крыльце до тех пор, пока в дом напротив не въехали Уоррены. У них был великолепный дом в колониальном стиле и две машины, но их дети — два мальчика и две девочки — ели печенье, предназначенное для собак, не знаю почему, но ели. Миссис Уоррен хранила печенье в стофунтовом мешке на заднем крыльце, и маленькие Уоррены набивали после школы карманы и грызли собачье печенье день напролет. Мы тоже однажды попробовали, и после изделий Бамы оно не показалось столь ужасным; нам было наплевать на довольно горький привкус — это, конечно, была сухая кровь с костяной мукой. Однажды дети Уорренов зашли к нам перед тем, как идти к себе за собачьим печеньем, а Бама в это время как раз испекла свое печенье (а пекла она шесть дней в неделю, приговаривая, что это дешево, питательно и сокращает расходы на бакалейщика) и заставила нас взять его.

Уорренам печенье понравилось. Мы удивились и немножко откусили сами, чтобы проверить, не отличается ли именно это от всегдашнего. Ничуть не бывало. Оно было таким же жестким и безвкусным, как и всегда, но, пожалуй, по сравнению с собачьими бисквитами казалось восхитительным, потому что Уоррены ничтоже сумняшеся попросили еще, и им дали. Все, что могли съесть они, и все, чего не могли мы. Начиная с того дня они съедали всю продукцию Бамы, а нам уже не надо было вздрагивать при виде бабушки, выливающей остатки салатной заправки и кувшин прокисших слив в тесто для