Бама была терпеливая и нетерпимая, добрая и вредная, остроумная и унылая, мудрая и глупая, суеверная и религиозная, пристрастная и милая. Короче говоря, была бабушкой, то есть женщиной, душевные противоречия которой обострялись с возрастом. У меня недостает терпения выслушивать жалобы женщин, вынужденных жить вместе с собственной матерью или со свекровью. На мой предубежденный взгляд, жизнь детей без постоянно находящейся с ними бабушки бедна и скучна.

«ТОЛОЧЬ ВОДУ В СТУПЕ»

Когда мне было девять лет, мы переехали в Сиэтл, штат Вашингтон, где кончилась кочевая жизнь и началась подготовка к будущему. По крайней мере, я совершенно убеждена, что мать и отец имели в виду именно это, когда заставляли Мэри и меня брать уроки пения, музыки, танцев, балета, французского языка и сценического искусства. Если бы они только знали, какое будущее ожидает нас (меня, во всяком случае), то сэкономили массу денег и усилий, ибо для меня, проводящей по нескольку часов в день в леднике птицефермы, созерцание лотка с яйцами было бы куда полезнее, чем, скажем, французский или балет. Что до французского, то он, конечно, кстати при чтении английских писателей и писательниц, изъясняющихся сразу на двух языках, но для разговорной практики ни к чему — ведь большей частью я разговаривала сама с собой, а по-французски сами с собой говорят одни французы.

Не довольствуясь только художественным воспитанием, нас, детей, вовлекли в обширную оздоровительную программу. Мы не ели соли, не пили воду во время еды, сто крат пережевывали пищу, принимали холодный душ, делали гимнастику и играли в теннис. К тому же — видимо, чтобы и мозг оставался здоровым, — нам не разрешалось ходить в кино и читать юмористические журналы. В нижнем этаже одного из домов, который мы занимали какое-то время и который прежде принадлежал датскому консулу, был большой бальный зал, немедленно превращенный отцом в гимнастический, с поперечными стойками, баскетбольными щитами и матами. Каждый вечер отец сгонял нас, как на работу, в эту камеру пыток. Мы прыгали через стойки без помощи рук, висели вниз головой, играли в баскетбол, делали кульбит и ненавидели отца. Мы не хотели быть здоровыми. Хотели ходить в кино, читать юмористические журналы и бить баклуши, подобно всем знакомым нездоровым детям. К счастью, отец довольно часто уезжал из дома по своим горнорудным делам, и в тот момент, когда парадная дверь закрывалась за его твидовым пальто, мы доставали многомесячный запас юмористических журналов и начинали жизнь с теплыми ваннами и блаженной ленью, вплоть до его возвращения. Он проводил в отлучках примерно шесть месяцев в году, и просто чудо, что наши мышцы выдерживали непрестанные колебания, то становясь твердыми, как камни, то превращаясь снова в желе.

В отсутствие отца продолжались только уроки, поскольку мама и Бама не больше нашего хотели вставать в пять утра, принимать холодный душ и делать гимнастику.

Мне говорили, что именно я — непосредственная виновница жуткого комплекса здоровья у отца, поскольку росла я худым, золотушным ребенком, легко подхватывавшим любую болезнь. Вплоть до того времени именно из-за меня все в доме переболели корью, свинкой, ветрянкой, конъюнктивитом, скарлатиной, коклюшем, вшивостью и чесоткой.

Каждое утро перед школой мать и бабушка при сильном свете осматривали меня, пытаясь увидеть, что у меня выступило за ночь, ибо я выглядела все время такой нездоровой, что они не могли определить болезнь до появления сыпи.

Мы всегда жили в больших домах из-за склонности отца постоянно приглашать людей в гости. Он мог небрежно телеграфировать матери с Аляски: «Встречай пароход „Аламеда“ в четверг. Билл Свифт с семьей приезжают в Сиэтл на несколько месяцев. Пригласил их пожить у тебя». Мать меняла белье в комнатах для гостей, подавляла вздох и отправлялась встречать пароход. Иногда Билл Свифт и его семья оказывались очаровательными, и мы горевали, расставаясь с ними, но в другой раз Билл Свифт был самым скучным человеком на земле, его жена все время ныла, а мы смертно воевали с их детьми.

Уже в самый первый день мы узнавали от Бамы, что за люди наши гости: если они были интересны и очаровательны, Бама платила тем же и сама становилась предельно душевной и остроумной, но, если они были скучны и раздражительны, Бама подавала нам сигнал, коверкая их имена. Свифта, бывало, Бама называла Смитом, Шарпом или Вулфом. Если девочку звали Гледис, бабушка называла ее Гертрудой или Глессой, а мальчика по имени Том — Тоум. У Бамы был свой собственный коварный способ дать им понять, кто они такие на самом деле. Из окна своей спальни на втором этаже она кричала нам, играющим в подвале: «Дети, пожалуйста, поднимитесь и посмотрите, в ванной ли еще эти зануды. Я жду около часа, чтобы попасть туда». Эти слова Бамы казались нам очень остроумными; зная, что в доме несколько ванных и что гостям это известно, мы понимающе поглядывали друг на друга, хихикали и не отвечали, пока она не покличет нас пять раз подряд.

Маме, должно быть, приходилось в подобных ситуациях пускать в ход все свое обаяние, потому что, несмотря на фокусы Бамы, все гостили полный срок и при отъезде выглядели огорченными.

Когда мне исполнилось одиннадцать и я уже почти встала в балете на пуанты, мы купили дом в Лаурелхерсте над рекой. Это была прекрасная просторная усадьба с садом, огородом, теннисным кортом и большой лужайкой для крокета. Мы тут же купили корову (которая услужливо обзавелась теленком), двух верховых лошадей, двух собак, трех кошек, двенадцать кур, белых мышей, двух уток, несколько золотых рыбок и канарейку. Наши животные были не столь полезны, как чересчур дружелюбны, и днем и ночью вертелись возле заднего крыльца. У нас работал подросток, доивший корову, кормивший теленка, чистивший лошадей и выводивший их на пастбище, но то ли мальчик был слаб, то ли животные, были сильные, но стоило ему уйти в школу, как животные прибегали галопом домой к заднему крыльцу, где Бама подкармливала их остатками пирогов, гренков и какао. Мы любили животных, и, вероятно, наши гости тоже, или же если они недолюбливали, то не возражали против них, так как наш дом постоянно был полон гостей и животных. Гости отца, гости матери, гости Бамы, наши друзья и — животные. Всего нас в семье было семеро, считая и отца, редко оказывавшегося дома, но стол всегда накрывался на двенадцать, а порой и на сорок персон.

Обед был волнующим событием, перед которым мы