– Уж сейчас и полбутылки! Зачем же напиваться-то?

– Не напиваться, а полбутылки дешевле. С какой стати дать наживать буфетчикам!

Станция Алсасуя. Опять марширующая пара жандармов, опять нищие с папиросами и одеялами через плечо. Николай Иванович побежал в буфет.

– Ля митд бутеля херес[260], – сказал он буфетчику, стоявшему за стойкой без сюртука, и, когда ему тот подал херес, ужасно обрадовался, что поняли его испанскую фразу, почерпнутую из словаря. – Мансана, мансана… Трез мансана…[261] – прибавил он и показал три пальца.

Буфетчик дал ему три яблока и вручил сдачу, разменяв дуро – серебряную монету в пять пезет.

К супруге Николай Иванович прибежал в восторге.

– По-испански, оказывается, отлично говорю. Все поняли. И какой премилый человек буфетчик! Папирос себе купил. Настоящих испанских папирос. Спичек коробку – и это уж не французская дрянь, серенки, а такие же, как у нас, хорошие спички, – рассказывал он, захлебываясь. – На станции в буфете много народу. Сидят, пьют и лук испанский жрут, но костюмов испанских – никаких.

– А знаешь что? Может быть, здесь, в Испании, испанские-то костюмы по праздникам только носят, а сегодня будни, – заметила Глафира Семеновна. – Ты разочти: ведь испанские костюмы должны быть дороже обыкновенных.

– Да-да… Пожалуй, что и так. Но послезавтра воскресенье, и, стало быть, мы их увидим в Мадриде. В воскресенье будем церкви осматривать. Вот где мы женщин-то в испанских костюмах увидим. Испанки – религиозный народ, и наверное в церквах их будет множество. Я даже стихотворение насчет их набожности помню.

И Николай Иванович продекламировал:

Издавна твердят испанки: В кастаньеты звонко брякать, Под ножом вести интрижку Да на исповеди плакать – Три блаженства только в жизни.

– Не идет к тебе, когда ты читаешь стихи, – сказала Глафира Семеновна, посмотрев на мужа.

– Отчего?

– Физиономия у тебя совсем не поэтическая, не для стихов. Да и фигура…

Николай Иванович, откупорив полбутылки хереса, смаковал его из дорожного серебряного стаканчика, а поезд мчался, пробегая в горах. Вдали синели снеговые вершины. Становилось холодно.

– Небольшая станция Арая будет сейчас. На скале развалины древнего замка, – сообщила ему супруга, смотря в путеводитель.

И точно, подъезжая к станции, на скале можно было видеть потемневшие развалины каменного замка. Стояла уцелевшая еще серая башня с бойницами. Глафира Семеновна заметила:

– И наверное в старину здесь разбойники жили. Сколько здесь несчастных похищенных женщин томилось! Вон около этих круглых оконцев они и сидели, несчастные.

– Ну, разбойники больше насчет мужчин, – отвечал супруг. – Что им женщины!

– Однако во всех старинных романах разбойники женщин похищают. За женщин выкуп дадут. Да и так… Влюбится атаман в какую-нибудь – ну и похитит.

Миновали маленькие станции Араю, Сальватьерру, Алегрию, большую станцию Виторию, Нанзанарес, Манзанос и приближались к Миранде.

На станции Манзанос при виде марширующих жандармов Николай Иванович плюнул:

– Тьфу, как эти шуты гороховые, жандармы, надоели! Левой, правой, левой, правой… А рожи серьезные-пресерьезные… И что удивительно: на всех станциях рожи одинаковые, как на подбор: черные усы, брови дугой и носы красные. Должно быть, подлецы, хересу этого самого страсть сколько трескают.

– Следующая станция – Миранда. Буфет и остановка для обеда. Табльдот… – прочитала Глафира Семеновна в путеводителе. – Перед станцией будет опять туннель.

– Буфет? Ну слава Богу… Червячка давно заморить пора, – откликнулся супруг. – У меня уж давно в желудке словно кто на гитаре играет. Да… В желудке-то вот гитара, а так нигде ее не видать. Вот-те и Испания! Целый день едем, а еще гитары не слыхали. А я думал, что здесь гитара на каждом шагу.

Темнело. Сделалось еще холоднее. Поднимаясь все в гору, достигли почти снеговых возвышенностей. Глафира Семеновна накинула на себя шаль сверх пальто, Николай Иванович тоже облекся в пальто. Вошел кондуктор и стал что-то говорить по-испански, жестикулируя и твердя слова «Миранда» и «Комида».

– Парле ву франсе? – спросила его Глафира Семеновна.

– Но, сеньора, – покачал он головой, вынул две замасленные красные карточки из кармана и, суя ей их в руки, твердил: – Комида, комида, сеньора. Дуо дуро…

– Черт его знает, что он такое толкует.

– Комида, комида пор сеньора и… кабальеро… Комида… – Кондуктор пожевал губами и показал пальцем в свой открытый рот.

– Комида… Постой, я посмотрю в словаре, что такое «комида» значит, – сказал Николай Иванович и взялся за книгу, но было уж так темно, что разобрать что-либо было невозможно.

– Поняла! Поняла! Не смотри! Это он обед предлагает! – воскликнула Глафира Семеновна. – Вот на карточке крупными буквами напечатано: «комида» и потом «дине» – обед. Сси… сси… кабальеро, – кивнула она кондуктору.

Он опять заговорил по-испански и стал повторять слова «дуо дуро».

– Дуро – это серебряный пятак, монета в пять пезет, – пояснил Николай Иванович супруге. – Надо заплатить за билеты. Постой, я ему заплачу. Два обеда… То бишь… Два комида… Дуо комида – дуо дуро. Вот дуо дуро. Получай, кабальеро.

И он звякнул на руку кондуктора две большие серебряные монеты по пяти пезет, прибавив, обращаясь к жене:

– Посмотрим, чем-то нас покормят за обедом. Теперь уж мы в самом центре Испании, и неужели нам ничего испанистого не дадут?

– Да ведь ничего испанистого я все равно есть не буду, так мне-то что! – откликнулась супруга.

– Отчего?

– Оттого что могут не ведь какой гадости подать, а я, ведь ты знаешь, ничего незнакомого не ем. Заяц, кролик, коза, наконец, какие-нибудь змеиные рыбы. Ведь я до этого даже никогда не дотрагиваюсь.

– А я так с удовольствием… Аликанте надо здесь попробовать. Вино такое испанское есть. И непременно чем-нибудь испанистым закусить.

Поезд убавил ход и подъезжал к станции Миранда.

LIV

Станция Миранда была освещена плохо. На всем протяжении большой платформы мелькали три убогие фонаря, из коих один освещал вход в буфет и вывеску его – «Fonda». Платформа и здесь была завалена пустыми бочками, вставленными одна в другую, порожними ящиками, лежало ржавое листовое железо, валялись черепки посуды. Приходилось в полутьме лавировать мимо всего этого, пока супруги не достигли фонды, то есть буфета. Буфетная комната была также слабо освещена и переполнена пассажирами. Главным образом бросались в глаза монахи, сидевшие за столом, упитанные, краснощекие, с двойными подбородками. Их было человек семь-восемь. Они заняли целый угол стола, положив перед собой на столе свои большие шляпы, и ели и пили. Миранда – узловая железнодорожная станция, чем и объясняется обилие публики. От Миранды идут железнодорожные ветви на Сарагосу и на Таррагону, к Средиземному морю и через Бильбао к Атлантическому океану. Монахи как ели много, так и пили обильно, сдвинув к