Наконец седой монах в сопровождении носильщика влез в вагон и стал располагаться в купе супругов.

– Вот и соседа судьба нам послала. С нами ведь поедет, – сказал Николай Иванович.

– Что ж, это даже лучше, если здесь так опасно ездить… Все-таки мы будем не одни в купе, – отвечала Глафира Семеновна.

– Одним-то, может быть, даже лучше, – подмигнул Николай Иванович.

– Отчего?

– А не можешь ты предположить, что этот монах – переодетый разбойник?

– Боже мой, что ты говоришь! Ну зачем же такие страсти говорить! – воскликнула Глафира Семеновна. – После этого я уж совсем ночью спать не буду.

– Да и я не буду. Какой тут сон! – отвечал супруг. – Ты не смотри, что у него рожа улыбающаяся, а в душе он, может быть, чернее черного.

– Брось, Николай… Не пугай! Я уж и так дрожу. И отчего это на французских дорогах ничего такого нет!

А монах уже стоял сзади супругов, у окна, и раскланивался с другими монахами, оставшимися на платформе. С платформы слышалось:

– Buenas noches, padre![263]

– Buenas noches… – отвечал старик-монах из вагона.

Но вот раздался третий звонок, и поезд медленно тронулся. Монах перекрестился по-католически. Перекрестилась, глядя на него, и Глафира Семеновна по-православному и тут же заметила:

– Крестится, так какой же он разбойник.

– Какое странное замечание! – покачал головой супруг. – Уж если разбойник перерядился в монашеское платье, так неужели же он не перекрестится! Нарочно и крестится.

Супруги стали усаживаться в купе. Монах также поместился напротив супругов у другого окна. Прежде всего он снял шляпу и положил ее в сетку, затем достал из саквояжа молитвенник в черном переплете с золотым крестом. Глафира Семеновна не спускала глаз с монаха.

– Вон и молитвенник у него, – сказала она мужу. – Нет, он не разбойник. Лицо добродушное.

– Все, все может быть для декорации, – послышался ответ.

– Ты нарочно меня пугаешь! – вырвалось у нее, и она отвернулась от мужа.

Монах вынул из кармана табакерку серебряную и красный фуляровый платок. Сначала он основательно высморкался, звонко проиграв носом, как бы на трубе, основательно сложил платок в комок, потер им под носом и понюхал табаку.

– Здесь еще нюхают, – заметил Николай Иванович, смотря на него. – Нюхают… Тогда как у нас давно уж это баловство исчезло.

– Нет, он не разбойник, – повторила Глафира Семеновна.

Монах, сидя против них, улыбался. Наконец он протянул Николаю Ивановичу открытую табакерку и сказал по-русски:

– Прошу, господине…

– Как, вы говорите по-русски? – воскликнули сразу супруги.

– Говору мало… – отвечал он, помедлил, как бы слагая про себя фразу, ткнул себя в грудь пальцами и произнес: – Я будит профессор от славянски языки…

– Да что вы!

– Я есм учитель. Прошу за табак.

Монах опять ткнул себя в грудь свободной левой рукой, а в правой держал открытую табакерку перед Николаем Ивановичем.

Тот из учтивости взял щепочку табаку, понюхал и тотчас же расчихался.

– Будь зрав… – приветствовал его монах, убирая в карман платок и табакерку, и спросил: – Вы русский, словак, болгар, серб, хорват?

– Русские, русские… Самые настоящие русские! – заговорили оба супруга вдруг.

– Великой Руссиа, у Мала Руссиа?

Монах говорил с трудом, делая на словах совсем не там ударения, где следовало.

– Великоруссы, великоруссы… – кивнул в ответ Николай Иванович.

– Москва у Петерсборго?

– Из Петербурга, из Петербурга.

Монах опять тронул себя в грудь и произнес:

– Я бил профессор на Саламанка… Славист есмь… Саламанка…

– Так-так… Какая приятная встреча! – сказала Глафира Семеновна. – А мы вас опасались… уж извините… Мы вас приняли даже совсем не за того, за кого следует.

Монах, очевидно, ни слова не понял из ее последних фраз, тыкал себя в грудь пальцем и продолжал:

– Славист… Язык русска… Язык польска… Язык чешска… Язык хорватска… Язык болгарска… Язык сербска… Язык боснийска… Язык… – Он перечислял по пальцам, загибая их, не кончил и махнул рукой.

– Какая счастливая и редкая встреча! – продолжала Глафира Семеновна. – В Испании встретились с испанцем, говорящим по-русски, и к тому же с человеком духовного звания.

– Я не был в Руссиа… – снова ткнул себя в грудь пальцем монах.

– Я спрошу его про разбойников… – обратилась Глафира Семеновна к мужу.

– Ни-ни-ни… Оставь… – отвечал тот тихо.

– Отчего же? Надо же нам узнать, зачем с нами в поезд сели жандармы. Скажите, пожалуйста, батюшка, правда ли, что здесь на железной дороге неспокойно, что есть разбойники, которые врываются в поезд и грабят? – наклонясь к монаху, спрашивала Глафира Семеновна. – Разбойники… – повторила она.

Монах ничего не понял и глядел вопросительными глазами. Он, очевидно, был знаком с славянскими наречиями только книжно и знал по-русски только заученные фразы.

– Разбойники… – еще раз сказала она монаху.

Тот отрицательно покачал головой и сказал:

– Я не понимаю.

– Он по-русски-то, оказывается, столько знает, сколько я по-испански, – заметил Николай Иванович. – Я, пожалуй, тоже такой же профессор.

– Ну, это хорошо, это слава Богу… – отвечала супруга. – По крайности, он не понял, что мы его считали за разбойника. Ведь говорили-то мы вслух.

– Я читаю русского книги… Говорить мало… – опять сказал монах и при этом развел руками, но через несколько времени спросил супругов: – Ортодокс? Православ… – Он не договорил.

– Да-да, православные мы, – подхватила Глафира Семеновна, но все-таки, желая допытаться ответа про разбойников, продолжала: – Разбойники – «бриган» по-французски. By парле франсе? Бриган… А с нами едут жандармы… Так здесь много разбойников?

– А! А! Сси… Де бриган… Как? Разбой? – заговорил монах, оживившись.

– Разбойники… Раз-бой-ни-ки… – медленно произнесла Глафира Семеновна.

– Раз-бой-ни-ки… – повторил монах.

– Вот я и спрашиваю вас: есть здесь разбойники? Илья иси де бриган?

– Есте, есте разбойники, – закивал монах. – Нет… Был разбойники… – поправился он. – Был… Mais à présent[264] – нет разбойники… Мы ехаем с жандарми. Видел жандарми? – кивнул он назад.

– Вот-вот… Только это-то нам и нужно было знать, для чего с нами едут жандармы, – заговорил Николай Иванович. – Видишь, стало быть, я правду говорю, что здесь в горах есть разбойники и для этого поезд и сопровождается жандармами! Я об этом еще в Биаррице слышал.

Монаху очень хотелось говорить по-русски, и он продолжал:

– Испания – гора… горы… много горы, и в горы раз-бой-ников… Горы… В Руссиа горы – и тоже разбойнике есте.

– Да-да… за Кавказом… За Кавказом