– А то как же? щи… По польским дорогам ты везде встретишь зразы.

Глафира Семеновна сидела с путеводителем и просматривала его.

– Сейчас туннель будет в 466 метров, – сказала она. – Туннель в горе Гайншурискета. Вот название-то! Язык сломишь.

И точно, поезд с шумом влетел в туннель.

– А ведь вот мы чего не узнали, о чем не справились на станции: когда будем в Мадриде, – проговорил Николай Иванович.

– Как не справились! Я справилась у буфетчика. Завтра утром, в девять часов, – отвечала супруга и, когда поезд вышел из туннеля, снова начала читать путеводитель и рассказывать мужу дорогу. – Сейчас будет станция Рентерия – городок на реке Оярзуне. Крепость… Военная крепость.

В Рентерии поезд стоял две-три минуты, но и тут только что супруги подошли к окошку, как перед ними на платформе, точно из земли, выросли нищие. Просила целая семья: старик в шляпе с широкими полями, с грязным полосатым одеялом на плече и с неизбежной папиросой в зубах, старуха, повязанная ситцевым платком, точь-в-точь как повязывают головы наши русские бабы, девочка лет десяти, босая, с тыквой-бутылкой на веревке через плечо и мальчик в испанской фуражке и когда-то красном жилете без пуговиц. Они остановились перед окном и хором затянули что-то заунывное. На станции опять маршировали два жандарма в плащах, с торчащими из-под плащей дулами карабинов.

В поезд влезли два гладкобритых каноника в длинных черных рясах и шляпах а-ля дон Базилио из «Севильского цирюльника», и поезд помчался.

– Туннель в 200 метров, и затем знаменитый Сан-Себастьян будет, – рассказывала мужу Глафира Семеновна.

– А чем же он знаменитый? – спросил тот.

– Как? Разве ты не слыхал? Тем же знаменит, чем и Биарриц, такие же морские купанья и в Сан-Себастьяне, как в Биаррице, только жизнь здесь дешевле. Многие даже так и едут, чтобы недели три покупаться в Биаррице и недели три в Себастьяне.

Вот и Сан-Себастьян. Первое, что вырастает перед глазами, – это большой трехэтажный цирк, выстроенный бок о бок со станцией и предназначенный для боя быков. На станции много прогуливающихся нарядных дам с ребятишками, мужчины в беловатых фланелевых костюмах, испанские офицеры в обтянутых по ногам штанах, монахи разных орденов с молитвенниками в черных переплетах.

Глафира Семеновна взглянула в окно и сказала мужу:

– Видишь, какое общество! Это все, должно быть, приехавшие на купальный сезон.

– Все вижу, все, кроме испанских костюмов, – отвечал муж. – Ведь испанских-то костюмов никаких. Все последние парижские моды.

– Погоди. Ведь Испания-то только еще началась. Видишь, вон уж веера продают.

В это время к окну супругов подскочила девочка в платочке на плечах и с розой в волосах и стала предлагать дешевые бумажные веера, произнося:

– Абаникос, сеньора… Кинсзе сентимиес…[258]

– Мерси, мерси… В Мадриде купим, – отмахивалась от девочки Глафира Семеновна.

И опять мчится поезд. Стали показываться горы, но скалистые, неприветливые.

– Туннель в 400 метров, а потом в тысячу… – сообщает мужу Глафира Семеновна из путеводителя. – Теперь мы проезжаем мимо городка Эрнани.

– Постой… Да ведь «Эрнани»-то – опера, – говорит муж.

– Есть опера, есть и станция. Сейчас туннель. Туннелей ужас что будет! Считай и записывай.

– Пожалуй. Только к чему нам?

– А может быть, Петру Семенычу в письме будешь хвастать. Так и так, мол, поезд идет почти что под землей. Только что выскочит из одного туннеля, как уж влетает в другой…

– А пожалуй, что это будет хорошо! – оживился Николай Иванович. – Тут можно приплесть каких-нибудь подземных зверей.

– Ну уж это слишком… Какие же такие подземные звери? – возразила супруга.

– Да нет-то, нет подземных зверей, это действительно. Но я думал, для красного словца… Ну не подземные звери, то можно так: «В туннелях, мол, попадаются скелеты допотопных животных… Повсюду человеческие черепа»…

– Брось, брось… Никто этому не поверит, и над тобой же смеяться будут.

Поезд вбежал в туннель, погромыхал в нем минуты две, выскочил на свет божий и снова спрятался под горой. В какие-нибудь полчаса пробежали пять туннелей.

Иванов говорил жене:

– Подземных зверей в этих туннелях, разумеется, нет, а летучих мышей, я думаю, очень много. Летучие мыши любят такие темные места. Вот я и напишу Петру Семенычу: в туннелях попадались гигантские летучие мыши, величиною с индюка. Они бились о стекла окон и старались влететь в вагон.

– Ну уж этому-то совсем не поверят, – отвечала супруга. – Летучие мыши всякого шума боятся, так как же они могут быть в туннели, где громыхают поезда!

– Да ведь это совсем особенные летучие мыши. Можно написать, что я выстрелил в одну из револьвера и убил ее.

– Не пиши. Не поверят.

Поезд остановился на станции. Глафира Семеновна выглянула в окно и на станционном доме увидела надпись: «Villabona».

– Виллабона станция. Тридцать шесть километров от границы проехали, – проговорила она.

Станция была еще грязнее предшествовавших станций. На платформе около двери с надписью «Venta», то есть винная лавка, сидели пять-шесть мужчин в одних жилетах, играли в карты и пили вино из высоких бокалов. Из дверей буфета несся запах жареной баранины. Опять марширующие жандармы и просящие нищие с одеялами, перекинутыми через плечо, но в рваных пиджаках или блузах без всякого намека на испанские костюмы.

Николай Иванович опять возгласил:

– Где же, в самом деле, испанцы-то в своих нарядах? Где испанки в мантильях и красных чулочках при коротеньких юбочках? Ничего я здесь не вижу испанского: ни нарядов, ни гитары, ни кастаньет. Хоть бы одна какая-нибудь каналья пробренчала на гитаре!

– Погоди, может быть, дальше и будет. В путеводителе сказано, что теперь мы проезжаем провинцию Басков, – отвечала жена.

LIII

Поезд мчался. Проехали Толозу, проехали Зумаррагу, несколько маленьких полустанок и приближались к Алсасуе. Поезд наполовину шел под землей. Николай Иванович успел уже насчитать до тридцати туннелей.

– Нигде еще мы такой подземной дороги не видели, сколько ни странствовали, – заметила Глафира Семеновна. – Алсасуя стоит в ста трех километрах от французской границы, это меньше чем сто три версты, а сколько уже ты насчитал туннелей!

– Двадцать девять, – откликнулся супруг. – Но это все наплевать. А меня поражает, что настоящих испанцев и испанок не видим. Все пиджаки, пиджаки, и женщины в обыкновенных платьях. Затем, об Испании я Бог знает что воображал, думал, что повсюду апельсинные и лимонные рощи, а тут скалы, скалы и скалы.

– Так ведь мы в горах едем. Погоди, на равнину въедем. Впрочем, вон лужайка, и на ней барашки пасутся, – указала Глафира Семеновна. – В Алсасуе буфет и фонда…[259] Можешь рюмку хересу выпить. Да купи мне сельтерской воды и яблоков.

– Лучше, матушка,