Крисуэла, люди эти люто ненавидели меня. Приходилось прятаться, драпать, закладывая головокружительные виражи. Опуститься пониже, посмотреть в лица — о таком и речи не идёт. Иначе жёсткий буллинг: пуля, камень, да что угодно! Однако в облике их мне чудилось нечто знакомое. Один огромный, покрупнее меня, с длинной и широкой, закрывающей весь бронежилет бородой. Другой хрупкий, меткий стрелок, острота зрения и слуха, подвижность очень молодого и хорошо тренированного человека. У обоих шевроны желто-голубого цвета. Виталия виделась с ними почти каждый день. При встрече они пожимали другу руки. При прощании целовались. Став свидетелем очевидного интереса Виталии к противнику, я почему-то тормозил, не докладывал об этом Шумеру.
Юная любовница явно изменяет своему пожилому «папику», но меня почему-то это не радует. При виде бородача и вертлявого субъекта ревность моя не утолилась. Наоборот. Она умножилась, возвелась в некоторую даже степень. Именно из-за ревности я решил попытаться, и Апостол прикрепил к моей «птичке» ВОГ.
Так носорог моей ревности вышел навстречу слону моего человеколюбия.
Я решил сбросить заряд на Виталию и её любовника, но только в том случае, если обнаружу неопровержимые доказательства измены. О том, как буду оправдываться, я не думал. Категориями «измены Родине» я не рассуждал. Мною двигала телесная, животная, не вполне осознаваемая непреодолимая ревность. Она застила мой разум, оставляя на периоды относительного просветления от своих тенёт весьма незначительное время, несколько минут после пробуждения. Некоторое время на еду, необходимые гигиенические процедуры, а потом всё те же страдания и слежка. Слежка за Виталией.
Я следил, как она пробирается по минным полям. Её ловкие, выверенные движения, преисполненные грации дикого животного, очаровывали меня, и сердце моё томилось перед первым приступом тоски. Потом я наблюдал, как встречается сначала со стариком, а потом и с бородачом. Иногда к ним присоединялся вертлявый юнец, но чаще он отсутствовал. Порой я терял их, и тратя многие часы на поиски, находил что-нибудь интересное для доклада Шумеру. Много раз бородач умело уводил их обоих от моего наблюдения. Он боялся ВОГа, и не без основания.
Довольный моей результативностью, Шумер сулил мне ещё одну «За отвагу». Какая там отвага! Вызванная ревностью душевная боль, как сильнейший допинг, удесятеряла мою результативность, превращая в нечто среднее между горным орлом, который реет, высматривая добычу, и землеройкой, которая роет, роет, роет, роет…
Так продолжалось несколько дней, ровно до того момента, когда я застал Виталию и бородача лежащими возле храма Великомученицы Варвары на полном чилле. Сначала я подумал, будто они мертвы и очень испугался.
Мне доводилось видеть смерть с высоты полёта моей «птички», то есть с довольно большой дистанции, когда люди представляются эдакими копошащимися жучками о четырёх лапах (как правило, при моём приближении, сопровождавшимся отчётливым и неприятным звуком, люди опускались на землю и начинали отползать, уподобляясь действительно насекомым). Я видел неподвижные тела и части тел в самых причудливых позах. Порой кажется: вот спит человек, но при звуке моих моторчиков вскинется и айда прятаться под землю или, на худой конец, в какую-нибудь щель поукромней. Кружишь, смотришь, опускаешься ниже, опять смотришь! Ба! Да у него вся шея разворочена или лица нет, или ещё что-нибудь в том же роде, несовместимое, казалось бы, с жизнью. Но всё-таки он настолько жив, что продолжает бороться со смертью.
И в данном случае я опустился пониже, а потом ещё пониже. А потом сосредоточился на наведении фокуса фотокамеры. Уж очень мне хотелось рассмотреть лицо бородача, сделавшего Шумера рогатым. О собственных рогах я почему-то не думал, хоть и считал Виталию своей собственностью.
Я его рассмотрел. О, майгадабал! Каждую чёрточку прозрел, а когда он открыл глаза и уставился на кружащего меня, я и в глаза его заглянул, и ужас первородный в них узрел, ведь он в свою очередь увидел прикреплённый к моему брюху ВОГ. Соломаха! Чёрт кудлатый! Не мудрено же, что Виталия, вовсе не приняв всерьёз меня, Мякиша, и оставив побоку самого Шумера, выбрала тебя. Однако и я тоже имею свой собственный личный выбор: сбросить или не сбрасывать ВОГ — вот в чём вопрос.
Я таращился в монитор ноута. Монотонный гуд генератора лез мне в уши, в которых и без того было слишком много шума. Ревность — это когда каждое биение сердца, каждый толчок крови эхом отзывается в ушах. Они далеко от меня, в нескольких километрах. Я не услышу их воплей. Их, возможно, и не найдут, если только Пётр Петрович Призрак не постарается. А моя боль со временем утихнет. Мама говорит: время всё лечит. Всё, да не всё. Соломаха и Виталия пусть живут. Пусть радуются второму рождению, подаренному мной. Так слон человеколюбия вонзает бивни в бочину носорога ревности и вражды. Однако носорог издох не сразу.
Я думал-размышлял, прикидывал так и эдак. Ладони мои чесались. Потенциальные жертвы мои, прикинувшись земляными червями, поползли в разные стороны прятаться. Я поднял «птичку» выше на тот случай, если у Соломахи где-то неподалёку припрятано оружие. Я думал, но решение принять никак не получалось. Внезапно на периферии зрения, в левом нижнем углу картинки мне почудилось какое-то движение. Я поднял «птичку» повыше, сделал вид будто улетаю.
О, майгадабал! Я, как Карлсон, почти улетел, но обещал вернуться. И вернулся, и, рискуя потерять «птичку», завёл её в периметр стен храма. И кого бы вы думали я там застал? Не Уолли, не Соломаху, и даже не Призрака, а нашего марксиста Тенгиза. И не только обнаружил, но и успел заснять из-под каких кирпичей он собрал оставленные кем-то закладки. И тогда я сбросил свой ВОГ.
Аллах велик! Наша жизнь и смерть, наша удача и невезение — всё в Его руках. Я думал: Тенгизу хана. Невозможно выжить человеку в периметре четырех стен, в пространстве, заполненном разлетающимися в разных направлениях осколками кирпича. Каково же было моё удивление, когда всего через пару часов я услышал гудящий баритон товарища Тенгиза у себя над головой.
— Это немецкий дрон!!! Но я бежал, прятался. У хохла операторы — лохи!
Я вылез наружу. Плясун и Апостол суетились вокруг него. Один ставил противостолбнячный укол. Другой что-то там ему перевязывал. Значит, всё-таки задело товарища кирпичом.
Но на следующий день я снова направил «птичку» по одному из маршрутов Виталии, но не обнаружив её, направился к храму. К тому моменту я знал окрестности Великомученицы Варвары так же хорошо, как собственную ладонь. Я знал наперечёт каждый оконный проём, каждую выбоину в его стенах. Самонадеянный, я зачем-то повторил вчерашний трюк и влетел в
