О, майгадабал! А что это за дороги! Раскисшая разъезженная колея. Грязь, в которую погружаешься едва ли не по пояс. Но в посадках почва не так сильно раскисает, вот мы и бредём, оставляя за собой отчётливые следы, и чёрные комья налипают на обувь. Каждый шаг едва ли не в пуд весом. Пахнет влажная земля приятно. Хорошо, легко дышится, когда воздух приправлен лёгким, едва нарождающимся морозцем. Но после долгих и частых обстрелов, в безветренную погоду окрестности отчаянно смердят. О пороховом смраде я читал в романах Ремарка, и вот довелось вдохнуть самому.

О, майгадабал! Бедная моя мать! А эта девочка, Виталия, вчерашняя школьница. Ребёнок, вросший в эту войну так же, как врос в неё Цикада. Цикаде двадцать семь. Он на четыре года моложе меня, и он всю жизнь воюет. Виталии не более девятнадцати, но по сравнению с ней я неразумное избалованное дитя, недочеловек, ущербный инфантил. А мои пилюли, мои психологические практики, мои дорогостоящие игрушки, мои гуманитарные познания — вся моя жизнь не имеет никакого смысла. В глубине души я рассчитывал прожить долго, до восьмидесяти лет или даже дольше. А теперь я знаю, что многие умирают в этих полях молодыми, а выжившие каждую минуту ощущают близость смерти и не рассчитывают на долгую жизнь.

Цикада курил одну сигарету за другой, надеясь табачным дымом победить зловоние. Я стрельнул у него сигарету.

— Курение вредит вашему здоровью, — проговорил Цикада.

— Плевать! — отозвался я, закуривая. — На что оно мне?

Я постоянно запинался, спотыкался о выступающие из земли корни, о срезанные минными осколками сучья деревьев. Почва под ногами то проваливалась, то выпячивалась какими-то травянистыми кочками. Иногда я падал, гремя металлическим обвесом, чихал, кашлял, по щекам моим потоком катились слёзы. В таких случаях Цикада останавливался, с жалостливой горечью смотрел на меня. Я поднимался, и мы следовали дальше. Для себя я уже решил: как только Цикада разыщет мертвеца, я просто закрою глаза и не буду открывать их, пока он не закончит свои дела. А дышать стану ртом, чтобы не чувствовать запах. Я сумею скрыть своё отношение. Я…

— Вот он.

Цикада остановился так внезапно, что я налетел на него и чуть не сшиб с ног прямо на лежащий у нас под ногами труп бандеровца.

В том, что это именно бандеровец, не могло быть сомнений. Вся атрибутика на месте: нашивки, шевроны, татуировки в виде трезубцев и свастик. Поперёк груди какой-то девиз. Я не стал читать. Прикрыл глаза и разинул рот. Цикада авторитетно пояснял:

— Видишь, труп полуобнажён и разут. Так бывает при ударе взрывной волны. Порой боты отлетают на полсотни метров. Рана в боку смертельна. Он умер сразу, не мучался. Это жаль. Надо обыскать карманы.

Я вскинулся:

— Это нельзя! Рыться в карманах — это … Зачем?.. Какое сокровище надеешься найти?..

— Вот именно! — усмехнулся Цикада, склоняясь к мертвецу. — Поищу-ка я сокровища.

Вспомнив о содержимом собственных карманов, я немного успокоился — на мне нет ничего ценного, кроме измятой облатки с полудюжиной пилюль — мой запас спокойствия на целую неделю. О, майгадабал! Я же планировал закрыть глаза и дышать ртом!

Однако окончательно оградить себя от происходящего не получилось — я подсматривал сквозь ресницы и видел, как Цикада обыскивает карманы трупа. Мертвец лежал в неестественной для живого человека вывернутой позе, так, что лица не разглядеть. Он отчаянно смердел. Мой способ дышать через рот работал плохо, и сладковатый трупный смрад, казалось, пропитал меня всего, когда Цикада наконец извлёк из брючного кармана мертвеца какие-то бумаги. Голова моя кружилась, и я опустился на щербатый пень, опёрся плечом о шершавый ствол, стараясь реже дышать.

— Мякиш, ты чего? Мякиш!!!

Я открыл глаза. Цикада стоял передо мной немного скособоченный на своих протезах. В руках он держал синий украинский паспорт и пару ещё каких-то разрозненных бумажек. В его кротких глазах я прочёл слегка припудренное иронией осуждение.

— Может быть, тебе принять таблетку? — проговорил он наконец.

— Нет. Не хочу…

— Вот смотри…

— Не хочу. Это паспорт. Чего в нём смотреть? Ты хочешь, чтобы я знал его имя и фамилию?..

— Его зовут Илья Остапов.

— Ну и что?!

— Не ори. Сам паспорт ничем не интересен. Интересно то, что вложено в него.

— Интимная переписка? Такое читать нехорошо.

Ни слова не возражая, Цикада сунул мне под нос свою находку.

Два листочка бумаги. Один тонкий и пожелтевший формата А6. Другой, с обтрёпанным краем, вырван из ежедневника, в правом верхнем углу типографским способом отпечатана дата: 6 червня[72]. Ниже поперёк голубоватых линеек располагался текст — крупные округлые буквы, уверенный подчерк:

«Илюша, любимый, я всегда с собой. Я возьму тебы с собой в будущую прекрасную жизнь. 2023 год будет победным для нас».

— А теперь это читай, — Цикада сунул мне под нос желтоватый листок тонкой дешёвой бумаги.

Я прочёл заголовок:

«Молитва бандеровца». Далее следовал текст на украинском языке: о каких-то замученных в подвалах и тюрьмах, о лязге цепей и смехе палачей, об истинной Украине, могучей и соборной, об угнетателях-москалях — сиречь обо мне. Я оттолкнул руку Цикады с листком.

— Это я не буду читать. В 1913 году Карл Ясперс сформулировал бредовую триаду как расстройство содержания мышления с возникновением не соответствующих реальности болезненных представлений, рассуждений и выводов, в которых больной полностью, непоколебимо убеждён и которые не поддаются коррекции.

— Что? — спросил Цикада.

— Бред, говорю я. Чистый бред.

— Правильно! — Цикада быстро сфотографировал документы на телефон. — Документы мы заберём, а чувака надо похоронить.

— О, майгадабал!

— Хоронить здесь и сейчас. Приказы не обсуждаются.

Цикада выхватил из рюкзака свою эксклюзивную лопату на коротком черенке.

— I’m so amped for the funeral ceremony![73] Но первым копаю я!

Цикада без лишних споров уступил мне лопату. О, майгадабал! Я и шанцевый инструмент! Видела бы меня моя матушка!

Пробовали ли вы хорошо наточенной титановой лопатой размером с детский совок вынуть полтора квадратных метра плотного лесного грунта? Сколько у вас на это потребуется времени?

Когда я выбивался из сил, Цикада подменял меня. Он становился на колени и рыл, и долбил землю. Его штаны задирались, обнажая поблёскивающий металл протезов, мне становилось стыдно, и я отбирал у него лопату. Когда я стоял в яме по пояс, Цикада