— Вы спросите Леонида Леонидовича, и недоразумение само собой рассосётся!

— Вам придётся дать показания о разветвлённом заговоре. Вы сплели его, пользуясь влиянием в правительстве, деловых кругах, губернаторском сообществе, среди творческой и научной интеллигенции. Вы пустили свои ядовитые корни во все сферы нашего общества, и теперь нам придется выжигать эти корни калёным железом.

— Какой заговор? Какие намерения? — возопил Чулаки, кусая себе ногти, как это делал в минуты паники.

— Передача Калининграда Германии. Передача Курил Японии. Передача Кавказа Турции. Передача Пскова Эстонии. Передача Арктики Норвегии. Расчленение России на двадцать независимых государств, включая Уральскую республику, Восточно-Сибирскую республику, Дальневосточную республику. Образование независимого Татарстана, Якутии, Чувашии и Мордовии. Вам предстоит дать показание на открытом суде, где вас будет судить народ России, и вы назовёте своих приспешников!

— Никогда! Слышите, никогда! Вы слышите, брат Лемнер! — Чулаки величественно сложил на груди руки, готовый погибнуть, но не потерять честь.

— Брат Чулаки, вам предстоит вернуть народу шедевры русских художников, которые вы держите на складе древесных изделий «Орион». Вам не удастся вывезти их в Европу, — Лемнер видел близкий, надменно вздёрнутый нос, рыжие, рысьи, ненавидящие глаза. Коротким ударом расплющил его нос. Чулаки, хрюкнув кровью, повалился на кровать. Покидая камеру, Лемнер слышал писклявый плач.

Ректор Высшей школы экономики Лео сидел в камере с ногами на кровати, замотанный в одеяло.

— Господин Лео, к вам несколько вопросов, — Светоч старался при тусклой лампе разглядеть острую мордочку, торчащую из одеяла.

— Меня нет дома. Тук-тук, кто там? Я пошла к соседке. У меня курочка снесла яичко. Яичко не простое. Кто, кто в теремочке живёт? — Лео выглядывал из норки пугливыми глазками, был, как затравленный зверёк.

— Господин Лео, — Светоч выманивал Лео из убежища, — вы обвиняетесь в том, что годами внушали студентам неприязнь и ненависть к России, собрали коллектив педагогов-русофобов. Они утверждали, что русские произошли от дикого племени, обитавшего на болотах и питавшегося улитками. По вашему утверждению, дикари хватали улиток пальцами ног и совали себе в рот. Самки этого племени поедали самцов, едва происходило оплодотворение. Вы находите подтверждение этой гипотезы в произведениях русской классики. К тому же вы работаете на английскую разведку и передаёте англичанам чертежи наших подводных лодок.

— Выросла в саду репка большая-пребольшая, и решил Иван Царевич жениться, а в кумовьях у него был один купец по имени Имбирь, который имел земляной ключ и открывал клады, — Лео вылез из-под одеяла и голосом сказителя продолжал: — А на ту пору ехали на ярмарку три молодца из дальнего сельца, которым был от царя наказ.

Лемнер смотрел на толстенькое тельце ректора, на короткие ручки с растопыренными пальчиками, как у лягушонка, и думал, какой звук издаст это тельце, если его шмякнуть о стену.

— Брат Лео, — Лемнер примеривался, как ловчее ухватить Лео и шваркнуть о стену, — помнится, вы говорили, что держите у себя картину русского художника Боттичелли «Рождение Афродиты». Верните её народу.

— А жил в том городе один человек по имени Аким.

Лемнер ухватил Лео за жирные бока, приподнял и швырнул в стену. Звук был хлюпающий, чмокающий, будто раздавили лягушку.

Режиссёр Серебряковский, увидев гостей, раскрыл объятья. Не поймал в объятья Светоча и стал кланяться пылким режиссёрским поклоном, венчающим триумфальную премьеру.

— Каково, господа! Такое не приснится самому Мейерхольду! Этот спектакль войдёт в учебники мировой драматургии. «Школа Серебряковского». Каково, господа! Сцена — Красная площадь, «Борис Годунов», «Хованщина», «рассвет на Москве-реке»! Актёры — весь русский народ, идущий крёстным путем. Зритель — сам Господь Бог, глядящий неба, и я, взирающий с крыши. Такими спектаклями сотворяется история, господа. Мы с вами — творцы русской истории! — Серебряковский согнул в поклоне гибкий хребет, ожидая летящие из зала ворохи роз.

— Господин Серебряковский, вы режиссёр государственного переворота, и вам уготованы не розы, а суд и пуля в тёмном коридоре Лубянки. Там состоится ваш последний выход, — Светоч брезгливо убрал ногу в туфле, которой в поклоне едва не коснулся Серебряковский. Ему казалось, он всё ещё находился на крыше. Розовые кремлёвские башни, золото куполов и чёрное парное варево, вязкие водовороты толпы, в которую врезаются стреляющие бэтээры. Такова была пьеса, играть которую доверила ему судьба. Кончились мучительные искания формы, чахлый модернизм, изнурительная порча классики. Эта была русская классика, которую ничто не могло испортить. Это был истинный русский театр, и он был его режиссёр.

— Господин Серебряковский, нам известно, что вы готовили убийство Президента России Леонида Леонидовича Троевидова. Вы пригласили его на свой спектакль «Ад», отведя ему ложу, которую наполнили ядовитыми бенгальскими змеями. Президент уцелел, потому что мы запустили в ложу собаку-змеелова, и она передушила бенгальских змей. Ваш театр — это фабрика, вырабатывающая русофобию. Зрители, едва покидают театральный зал, начинают осквернять церкви, жгут портреты Пушкина, Суворова и Кутузова, заворачиваются в украинские флаги. Вы передали французской разведке имена засекреченных русских учёных и инженеров, и на них были совершены покушения. К тому же вы похитили из запасника Тобольского музея картину русского художника Рембрандта «Ночной дозор» и намерены вывезти её в Европу.

— Господа, какое счастье, что вы меня посетили! В России мало подлинных театралов. Я поведу вас на крышу, мы укутаемся в тёплые пледы, будем пить горячий глинтвейн и смотреть, как в разных районах Москвы занимается пожар. Великий русский пожар, господа!

В глазах Серебряковского катались шары ртути. На губах выступила розовая пенка. Он тянул к Лемнеру худые, с голубыми венами, руки. Пальцы с розовыми лакированными ногтями трепетали. Лемнер сделал пируэт, очертил ногой круг и ударил Серебряковского в пах. Серебряковский сломался пополам и замер в позе журавля, достающего из воды улитку.

Камера публициста Формера дохнула зловоньем. Скверный запах принёс с собой Формер из мусорного бака, где был найден среди рыбьих объедков, тухлых приправ, скисших молочных пакетов. Увидев Светоча и Лемнера, Формер повёл по сторонам глазами, ткнул пальцем в потолок, где в решётке мигала лампа. Давал понять, что ведётся подслушивание. Надвинулся полированной лысиной. Лысина отражала лампу и мигала.

— Господа, только вам, только высшему руководству! Во-первых, Чулаки. Дважды ездил в Брюссель, передал карту с размещением секретных бункеров нашего, хранимого Богом, Леонида Леонидовича Троевидова. Ну, вы понимаете, сверхточная ракета, необогащенный уран, и мы теряем Президента! Во-вторых, ректор Лео. Помогал врагу составлять санкционные списки, останавливающие работу наших оборонных заводов. Подлец, подлец! Далее, режиссёр Серебряковский. У него досье на всех патриотов,