— Я приму крещение в Успенском соборе Кремля, — Лемнер обожал её лицо, ещё горевшее от ветра. Только что она проносилась, высекая коньками голубые искры, и над ней распускался цветок Василия Блаженного. — Буду просить Патриарха, чтобы он меня окрестил. Крёстным отцом станет Светоч. Будут присутствовать депутаты Государственной думы, сенаторы, члены Правительства. И, может быть, поздравить меня с крещением придёт в собор Президент Леонид Леонидович Троевидов.

— Ты хочешь, чтобы на твоих крестинах присутствовала вся Россия? — Она обняла круглый, как шар, бокал длинными пальцами и качала. Вино плескалось, плавал отражённый огонь.

— И на крестинах, и на венчании будут все русские знаменитости. Мы обвенчаемся в том же соборе. Венец над твоей головой будет держать Патриарх. Подвенечное платье ты возьмёшь из царского гардероба императрицы Елизаветы Петровны, а обручальные кольца я изготовлю из африканских самородков. В Африке, когда я танцевал с тобой на веранде у озера Чамо, и летели фламинго, я подумал, что женюсь на тебе. Я обнимал тебя и думал, что обнимаю жену. Эта мысль была чудесной, но я не успел её додумать. Выскочила из озера Чамо шальная Франсуаза Гонкур, мне пришлось её пристрелить. Мысль осталась недодуманной, но я додумал её теперь. Мы повенчаемся в Успенском соборе, на тебе будет царское платье. Мы наденем обручальные кольца, и вся артиллерия корпуса «Пушкин» даст салют из ста залпов.

Лана держала обеими руками круглый, как шар, бокал. Лемнер видел её малиновые губы, пьющие вино. В золотом вине плясал огонь. Она пила этот пляшущий огонь. Её губы улыбались, и он хотел целовать её винные губы.

— Мой милый, зачем этот царственный кремлёвский собор, генералы, министры, сенаторы? Зачем Патриарх, Президент? Есть чудесный маленький храм в забытой Богом костромской деревушке. У храма синие луковицы, осыпанные золотыми звёздами. Звёзды совсем потускнели, птицы склевали золотые крупицы и выложили ими свои гнезда. За церковью запущенный сад, в нём огромная яблоня. Весной она вся в белых цветах, как Богородица в белоснежных одеждах. Мы поедем в деревушку, поселимся в простой избе, будем встречать весну, радоваться каждому лесному цветочку, каждой прилетевшей в сад птице. Весенним вечером, когда на церковной стене лежит алая заря, старый батюшка окрестит тебя. Крестным отцом будет местный лесник, крёстной матерью поповская дочь. Мы повенчаемся, когда яблоня распустит свои цветы. Богородица будет держать золотой месяц над нашими головами. Когда мы наденем обручальные кольца, в саду запоют соловьи. Все окрестные леса и дороги, и опушки, и ручьи узнают, что мы муж и жена.

Её голос был певучий, с небывалой нежностью. Уводил из грохочущего, смертельно опасного бытия в иную русскую жизнь, неведомую, но манящую.

— А как же Величие? Ты начертала мне путь к Величию.

— Яблоня в белых цветах, Богородица, примет нас в свои объятья. Звезда в хрустальном вечернем небе — наш сын. Это и есть Величие.

— Ты хочешь, чтобы я забыл о моём предназначении? Обо всём, к чему ты меня прежде звала? Я следую твоим предначертаниям. Воюю, убиваю, участвую в переворотах, устраняю преграды, чтобы остаться наедине с Русской историей. Ты хочешь, чтобы я от всего этого отказался? Русская история не простит мне моего малодушия. Она от меня отвернётся.

— Русская история не бросит того, кто ей угоден. Она не покинет его на поле боя, в лазарете, даже на эшафоте. Она не покинет его в саду с белоснежной яблоней.

Лана пила вино, в её голосе было вещее, чарующее. Она завораживала, владела им, посылала его то на Северный полюс, то в Африку, то в горючую украинскую степь, на окровавленную Красную площадь. Теперь она звала в неведомую деревушку, где синие луковицы с золотыми звёздами, Богородица в белых цветах, мальчик, несущий цветок одуванчика.

— Ты хочешь, чтобы я сошёл с дороги, которую мне прочертила Русская история?

— Русская история не даст тебе свернуть с дороги. Ты будешь идти по дороге, совершать подвиги, проступки, преступления. Ты будешь биться с врагами и в этой борьбе изнеможешь, отчаешься, упадёшь. Тебя оставят друзья, тебе изменит удача, ты будешь погибать. И тогда случится чудо. К тебе на помощь придет Русская история. Она придёт, как взрыв, как огонь. Она вольёт в тебя небывалые силы, рассеет врагов, соберёт друзей. Враги расточатся, и ты продолжишь путь к Величию. Почитай русские летописи. Они полны рассказами о чудесах. Являлась Богородица, и враг в ужасе разбегался.

— Та яблоня, что растёт в саду за церковью, — она Богородица, несущая чудо?

— Но, если ты изменишь Русской истории, предашь её, она нашлёт на тебя ужас. Ты испытаешь такой кошмар, что кинешься опрометью, покинешь своё войско, свой дворец, своих подданных, будешь бежать, а ужас будет гнаться за тобой, пока не умертвит.

Лемнер испугался. Огонь в её бокале потемнел. Москва за окном погасла. Исчезло жемчужное шитьё, хрустальные мосты, перламутровая раковина Лужников, текущее золото проспектов. За окном была тьма. Тьма шевелилась, лилась в ресторанную залу. Исчезали официанты, рыбы, усыпанные мерцающим льдом, свечи на столах, озарённые пленительные лица женщин. Лемнер почувствовал, как ему стало холодно, начинает бить колотун. В крови оживали и множились смертельные яды. Ужас сырого подвала проснулся и лизал ледяными чёрными языками.

— Они здесь, — сказала Лана.

Лемнер очнулся, унимал дрожь. В тёмное окно возвращались хрустальные мосты, оранжевое зарево Университета, раковина Лужников. Официант с пленительной улыбкой нёс рыбу Средиземного моря на кухню. Седовласый мужчина за соседним столиком целовал руки прелестной женщине. Воск падал прозрачными каплями с горящей свечи.

— Они здесь, — Лана отставила круглый бокал, испуганно оглядывалась.

— Кто? — Лемнер поднёс руки к свече, желая согреться о пламя.

— Эти люди из группы «К», из разведки Президента.

— Где?

— Не знаю, но они здесь!

Лемнер оглядывал зал. Метрдотель от дверей вёл к свободному столику молодую чету. Ловкий официант сервировал столик, как жонглёр, подбрасывал блестящие ножи и вилки. Бармен взбалтывал за стойкой коктейль. У бармена было смуглое лицо мексиканского красавца. Чёрные брови без изгибов прямой линией соединялись у переносицы. Нос резко спускался к небольшим усикам. Рот улыбался всему залу сразу. Лемнер запомнил бармена, его фиолетовые глаза с отражением ресторанного зала, серебра, фарфора, мелких осколков льда.

— Где группа «К»?

— Я чувствую, они здесь,