Я мечтала, чтобы наше пребывание здесь окончилось. Мечтала вернуться домой. Мечтала о другой жизни, своей собственной. Со своим собственным ребенком.

– Домой! – крикнула я вдруг не своим голосом. – Домой, – повторила я и двинулась по садовой дорожке. Дети застыли, настороженно повернув ко мне головы. – Быстрее. Идите домой! – Я потащила корзину к калитке. – Заберите свою сестру.

Если минуту назад я стояла над обрывом, то теперь точно падала в пропасть.

Первой поднялась с места высокая девочка, не без труда удерживая Сюзи на весу. Я знала – в груди у меня все кипело и холодело, – что если возьму пухленькую малышку из ее худых рук, если прижму этого ребенка к сердцу, то вернуть его будет выше моих сил. Я снова буду лишена выбора. Навсегда связанная тем, что для меня устроили другие.

Поэтому я стояла неподвижно, запястья в путах веревочных ручек корзинки.

Один за другим дети слезли со стульев и сделали то, что им велели. Точнее, они просто пошли за высокой девочкой, осторожно шагавшей по дорожке со Сюзи на бедре. Напоследок каждый схватил по горсти печенья и нес его, прижимая к худенькой груди, – рыночные воришки, маленькие контрабандисты, жадные и неумелые.

Мне вспомнились мои детсадовцы. Те же вороватые повадки я наблюдала в столовой у тех детей, которые знали – то ли интуитивно, то ли испытав нужду, – что надо брать и не спрашивать.

Я открыла калитку, и они гуськом вышли на улицу, прижимая украденное печенье к груди.

Я вышла за ними следом, поймала такси. Высокая девочка первой залезла на заднее сиденье и опустила малышку себе на колени, остальные быстро набились внутрь, устраиваясь друг на дружке. Из машины доносился смех, будто день закончился невероятным приключением. Не веселилась только высокая девочка – отвернувшись от меня, она смотрела в окно.

Она устроила истерику и получила желаемое. Думаю, она сама была потрясена.

С каким-то неестественным, жестоким безразличием я запихнула корзинку в салон, поверх детей, будто складывала и утрамбовывала товары. Они со смехом ухватились за края корзинки, за падающие детские вещи. Повсюду – на полу салона, на них самих – были разбросаны кусочки «Орео».

Я протянула им пачку долларов и пиастров – все, что достала из шкатулки для украшений.

Отступив от машины, я увидела Питера. Он как раз приближался к дому.

Теперь он ходил на работу в рубашке с коротким рукавом и легких брюках – в какой-то момент американцы просто перестали носить галстуки и пиджаки. Возможно, это было признаком того, что мы обжились во Вьетнаме.

В этом новом неформальном образе он казался мальчишкой. Худой, в белой рубашке и с кожаным портфельчиком, он мог сойти за ученика католической школы. Он мог сойти за растерянного юношу, окликнувшего меня на людной улице в Мидтауне холодным декабрьским утром.

– Что это было? – спросил Питер.

Я пожала плечами:

– Какая-то новая затея Шарлин.

Он заглянул мне через плечо, хотя такси уже свернуло за угол.

– Она тут была?

Я снова пожала плечами:

– Ты же знаешь, какая она. Везде и нигде одновременно. – Чмокнув его, я сказала: – Ты обещал быть раньше.

Питер снова посмотрел туда, где скрылось такси.

– Я был нужен на работе, – с улыбкой ответил он. – Ты же знаешь, как это бывает. Везде и нигде одновременно.

– О да, – сказала я. – Я знаю, как это бывает.

Мы вместе пошли к дому. У калитки Питер остановился, разглядывая железные прутья. Расстояние между ними было таким маленьким, что ему удалось просунуть внутрь пальцы, но не всю ладонь.

– Я думал поставить сюда проволочную сетку. – Он пошевелил пальцами для наглядности. – Так будет безопаснее. Обстановка-то накаляется.

Мы вместе прошли по садовой дорожке. На веранде Миньлинь яростными движениями убирала со стола.

Внутри у меня все кипело и холодело. Я сказала:

– Какая теперь разница? Шарлин говорит, мы уезжаем.

* * *

Бессмысленные добрые дела – так ты охарактеризовала жизнь своей матери, все эти ее затеи.

Думаю, к нам с тобой это относится в меньшей степени и нас бы такая фраза не задела, потому что мы, как мне кажется, не претендовали на альтруизм, на гипертрофированное великодушие, не было у нас и желания кричать что-то во всепоглощающую бурю – яростного стремления сделать больше, чем требуется, пытаясь исправить хаос мира. Его ужасы.

Думаю, нам с тобой просто хотелось безопасности: ограничить круг дорогих нам людей с помощью настойчивой, кровной привязанности к своим, к тем немногим, кого нам хватало сил любить.

* * *

Осталось рассказать тебе одну вещь про события тех дней.

Как я уже упоминала, в лепрозорий я не возвращалась, но Лили – я так и не научилась называть ее Ли – повезла туда готовые наряды вместе с Шарлин. Шарлин потом сказала, что переделывать почти ничего не пришлось, все аозаи сели как влитые. Меня это не удивило, но вместе с тем я знала, что мои аккуратные записи тут ни при чем. У меня уже тогда в голове был образ милой Лили, орудующей комически большими ножницами, склонившейся над крошечным шелковым лоскутком, сосредоточенной и умелой.

Я прекрасно понимаю чувство восторга, которое ты испытала, обнаружив куклу у Доминика на полке, снова увидев тонкую работу Лили. Я бы ощутила то же самое. Сувенир на память. Кое-что ценное. Кое-что от той девушки в каждом стежке, от той, кем она была и, возможно, осталась.

Вскоре Лили и Шарлин поехали в лепрозорий в третий раз – с шелковыми туниками для мужчин. Еще Лили сшила шелковые наволочки, сообщала в письме твоя мать. Подарок монашкам.

«Чтобы их щекам было прохладно в конце долгого дня, – писала она в своей неподражаемой манере. – После того, как они скинут власяницы».

Мне правда кажется, что Шарлин им завидовала – этим уверенным женщинам с ограниченной, деятельной, целенаправленной жизнью.

Женщинам, которые, по выражению Доминика, поддерживали всех и сразу.

Лили в тот день не вернулась в Сайгон.

Она не желала больше расставаться со своей близняшкой. Со своим сердцем. Со своим. Монахини пытались отговорить ее, но она была непреклонна.

Марша Кейс, писала твоя мать, очень на меня рассердилась. Лили была ее любимицей.

Примечания

1

Пер. с англ. Е. Голышевой и Б. Изакова. – Здесь и далее примеч. перев.

2

Какой шик (фр.).

3

Происхождение обязывает (фр.).