Тот двор тоже был неприглядным и запущенным. Кроме одной сосны с тёмно-зелёной хвоей, густо росшей у забора и, казалось, задыхавшейся, – никто и не помнил, когда её последний раз подстригали, – других деревьев почти не было. Земля, не знавшая метлы, была неровной, усыпанной мелкими камешками.

– А вы, господин, не хотите ли тоже подзаработать?

Ёсида внезапно повернулся к Кэндзо. Тому ничего не оставалось, как горько усмехнуться. Ничего не поделаешь, он поддакнул:

– Да, хотелось бы подзаработать.

– Да нет проблем. Если съездите за границу.

Это были слова старика. И они прозвучали так, словно это он сам оплатил обучение Кэндзо и отправил его за границу, и тому стало неприятно. Однако старик, похоже, совершенно не замечал этого. Он сохранял невозмутимый вид, хотя Кэндзо явно был смущён. Наконец Ёсида, заткнув за пояс свой табачный набор, предложил: «Ну что ж, на сегодня, пожалуй, попрощаемся?» – и тот, похоже, наконец собрался уходить.

Проводив их и ненадолго вернувшись в комнату, Кэндзо снова уселся на подушку для сидения, скрестил руки и задумался.

– Зачем они вообще приходили? Это то же самое, что прийти, чтобы досадить человеку. Неужели им это приятно?

Перед ним лежали принесённые Симадой гостинцы. Он рассеянно смотрел на простую коробку со сладостями.

Жена, молча принявшаяся убирать чашки и пепельницу, наконец остановилась перед ним.

– Вы всё ещё сидите здесь?

– Нет, уже можно вставать.

Кэндзо тут же собрался подняться.

– А эти люди явятся снова?

– Может, и придут.

Сказав это, он снова удалился в кабинет. Донесся звук подметания комнаты метлой. Когда это закончилось, послышались детские голоса, спорящие из-за коробки со сладостями. Когда наконец всё стихло, с сумеречного неба снова пошёл дождь. Кэндзо вспомнил о пальто овершот, которое всё собирался купить, но так и не приобрел.

XVIII

Дождливые дни продолжались несколько суток. Когда наконец погода прояснилась, землю озарил свет. Жена, ежедневно томившаяся скукой и занимавшаяся лишь шитьём, вышла на веранду и подняла глаза к этому синему небу. Затем вдруг открыла ящик комода.

Когда она, переодевшись, заглянула к мужу, Кэндзо, подперев щёку рукой, рассеянно смотрел на грязный двор.

– О чём вы думаете?

Кэндзо слегка обернулся и взглянул на выходную одежду своей супруги. В тот миг его утомлённые глаза неожиданно обнаружили нечто новое в собственной жене.

– Ты куда-то идёшь?

– Да.

Ответ супруги был для него слишком краток. Он снова вернулся к своему унылому одиночеству.

– А дети?

– Детей тоже возьму. Если оставить их, они будут шуметь и надоедать вам.

То воскресное послеобеденное время Кэндзо провёл в тишине и одиночестве.

Жена вернулась уже после того, как он поужинал и удалился в кабинет, так что прошёл час-другой после того, как зажгли свет.

– Я дома.

Её нелюбезность – она не сказала ни «извините за опоздание», ни чего-либо подобного, – ему не понравилась. Он лишь слегка обернулся и не промолвил ни слова. Это, в свою очередь, стало причиной, бросившей тень на сердце жены. Та тоже молча вышла и направилась в столовую.

С этого момента возможность поговорить между ними прервалась. Они не были той близкой супружеской парой, у которой при виде друг друга естественным образом возникало желание о чём-то побеседовать. Да и для проявления такой близости они были друг для друга слишком банальны.

Спустя два-три дня супруга за обедом наконец завела разговор о том своём выходе.

– На днях я заходила домой и встретила дядюшку из Модзи. Я так удивилась. Думала, он ещё на Формозе, а он, оказывается, уже вернулся.

Дядюшка из Модзи был известен в их семье как ненадёжный человек. Когда Кэндзо ещё жил в провинции, тот вдруг приехал на поезде и, сказав, что у него срочно возникли неотложные дела, попросил одолжить ему немного денег. Кэндзо снял небольшую сумму со своего счета в местном банке и дал ему, а тот потом прислал по почте расписку с наклеенной маркой. В ней даже была приписка: «Что касается процентов…», и Кэндзо даже подумал, что он чересчур щепетилен, но одолженные деньги так и не вернулись.

– И чем же он сейчас занимается?

– Понятия не имею. Он сказал, что создаёт какую-то компанию и непременно хочет заручиться вашим согласием, и что скоро собирается навестить вас.

Кэндзо не было нужды расспрашивать дальше. Ещё когда тот занимал у него деньги, этот дядя уже строил какую-то компанию, и Кэндзо принял это за правду. Отец жены тоже не сомневался в этом. Дядя умело уговорил того отца и увлёк его в Модзи. И показал ему дом, который сконструировал совершенно чужой человек, не имеющий к ним никакого отношения, сказав, что это и есть здание для компании. Именно таким способом он выманил у отца жены несколько тысяч капитала.

Кэндзо не хотелось знать об этом человеке больше ничего. И жене не хотелось говорить. Однако, как обычно, разговор на этом не прервался.

– В тот день была такая хорошая погода, что я зашла и к вашему брату, давно не была.

– Вот как.

Родной дом жены был в Даймати, Коисикава, а дом брата Кэндзо – перед храмом Якуодзи в Итигая, так что визит жены не был большим крюком.

XIX

– Когда я рассказала вашему брату, что приходил Симада, тот очень удивился. Сказал, что тому нет никакого резона заявляться теперь. И что Кэндзо зря связывается с таким типом.

На лице жены отразилось некоторое желание укорить супруга.

– Так ты специально зашла в Итигая, чтобы рассказать ему это?

– Опять вы говорите такие колкости. Почему вы всегда так плохо истолковываете поступки других? Мне было совестно, что я так давно не навещала их, вот я просто зашла на обратном пути.

То, что жена изредка навещала дом его брата, куда он сам почти не ходил, было, в сущности, поддержанием отношений вместо мужа, так что даже Кэндзо не мог жаловаться на это.

– Ваш брат беспокоится о вас. Он говорит, что, если вы будете общаться с таким человеком, нельзя ручаться, что не возникнет каких-нибудь неприятностей.

– Неприятностей? Каких именно?

– Ну, пока не случится, и ваш брат, конечно, не может знать, но он, наверное, думает, что ничего хорошего не выйдет.

Кэндзо тоже не думал, что выйдет что-то путное.

– Но это неблагодарно с моей стороны.

– Но раз вы дали деньги и порвали отношения, разве может быть речь о неблагодарности?

Деньги за разрыв были переданы Симаде из рук отца Кэндзо под видом платы за воспитание. Это было, кажется, весной, когда Кэндзо было двадцать два.

– Более того, ещё за четырнадцать-пятнадцать лет до того, как дали эти деньги, вы уже вернулись в свой дом, не так ли?

Сколько лет, от скольки и до скольки, он вообще воспитывался Симадой, и сам Кэндзо толком не знал.

– Говорят, с трёх до семи. Так сказал ваш брат.

– Неужели?

Кэндзо оглянулся на своё прошлое, исчезнувшее, как сон. В его голове возникало множество картин, словно видимых сквозь очки. Но ни на одной из этих картин не было даты.

– Говорят, в документе это чётко записано, так что, наверное, нет ошибки.

Он никогда не видел документов, касающихся его исключения из семьи.

– Не может быть, чтобы вы не видели. Вы просто забыли.

– Но даже если я и вернулся домой в восемь лет, до восстановления в семье я всё же некоторое время общался с ним, так что ничего не поделаешь. Нельзя сказать, что связи полностью прервались.

Жена замолчала. Почему-то Кэндзо стало грустно.

– Мне и самому, честно говоря, неприятно.

– Тогда лучше бы прекратить. Бессмысленно, право, вам теперь связываться с этим человеком. Что вообще у него на уме?

– Этого я совершенно не понимаю. Думаю, и ему, наверное, неловко.

– Брат говорит, что он, несомненно, пришёл