- Да уж и не знаю, что-то не в голосе я сегодня,- начал было отнекиваться Конырбай.

- Спой, спой. Что ломаешься? - укорил его Корженбай.

- Я не ломаюсь. Хорошо. Что спеть? Давайте какую-нибудь короткую. Вот такую, например,- сказал Конырбай и начал:

Жизнь наша, как ночь, темна И, как темница, тесна.

О, если б не наши ссоры- Отрадной была бы она! Лихие пришли времена, Земля всем, вода нужна. Желаний душа не вмещает, Не вычерпать горе до дна.

- Нет, все-таки нету у меня сегодня голоса,- прокашлявшись, сокрушенно сказал Конырбай.- Давайте я вам лучше стихи прочитаю...

И, не ожидая позволения, стал декламировать:

Казах, ты невежеством ослеплен, Посмешище ты для культурных племен. Не думаешь ты о грядущем степей, Беспечность несет тебе горе и стон. Казах, отчего же так ветренен ты? Устал кочевать! И, как заяц, в кусты От пристава вмиг убегаешь дрожа. Народ, отчего же трусливым стал ты? Не можешь, не смеешь вернуть то назад, Что взял у тебя твой единственный брат. Кто, кто вразумит нас? И кто во врага Вперит полный смелой решимости взгляд? Кто сердце отдаст за любимый народ?

Где тот человек? И когда он придет?

Слова бедняка никому не нужны, Кричит только бай, хоть и крив его рот.

Протяжным вздохом закончил Конырбай свое чтение и вновь съежился, избегая смотреть на Бименде.

Но бай был невозмутим. Казалось, ему и в голову прийти не могло, что последние строчки Конырбая имеют к нему хоть какое-либо отношение. - Да ты акын! - воскликнул Корженбай. - Хорошие слова. Правильные слова! - заметил Акаш.- Возьми наш род: лучшие луга на берегу Куры, лучшие угодья переселенцам отдали. Пристав нас оттуда насильно выгнал. Да вы все знаете, отец мой поневоле должен был перебраться на каракесек, землю родственников моей матери.

- Ладно, хватит ныть, - оборвал его Бименде и важно обратился к Конырбаю: - Да, ты действительно акын. Скажи, ты сам эти песни сочиняешь?

- Где уж мне сочинять,- пробормотал Конырбай, по-прежнему пряча глаза.- Что в книжках вычитаю, то и пою.

- Так ты книжки умеешь читать? Почему ж ты свои знания скрываешь? Такие, как ты, детей обучать должны! - вскинулся Корженбай.

- Какой из меня учитель,- махнул рукой Конырбай. - Так, немножко кумекаю по-тюркски. Что под руку попадется, то и читаю. А если понравится - наизусть заучиваю. Я стихи с детства люблю...

Неожиданно в юрту робко ступил мальчуган в рваных шароварах. Первой его заметила 5Кумабике.

- Э-э, чей это ребенок? Уж не твой ли это сын, Конырбай?

Конырбай потрепал мальчика по голове.

- Что случилось? Зачем пришел? - спросил он.

- Утеш плачет... Тебя зовет,- смущаясь, зашептал малыш.

- Плачет, говоришь? Ну, тогда пойдем,- встал Конырбай.

- Заходи ко мне. На днях я поеду в город и, может, похлопочу за тебя,- бросил ему вслед Бименде.

- Спасибо, ага. Мир вашему дому. И тебе счастья, Шакир,- попрощавшись, сказал Конырбай.

Бименде, Шакир и Корженбай снова принялись толковать о всякой всячине. 'Акаш, на чьей обязанности было присматривать за конями, вышел вслед за Конырбаем. Лошади были привязаны крепко, и Акаш, взяв в провожатые какого-то мальчишку, направился в юрту Мусереле, где находилась Айша. Побеседовав немного с ее братом канали, он пригласил его к Бименде.

Шакир и Корженбай сидели у юрты, тихо разговаривая. В тишине было отчетливо слышно шумное дыхание коров и телят. Вскоре Корженбай зашел в юрту, где перекинулся несколькими фразами с Бименде. Вышли они уже вместе, но Бименде тотчас исчез в юрте токал, дав знак остальным джигитам следовать за ним. В маленькой юрте с одной стороны от входа помещался сепаратор, с другой - тюки товара, дубленые шкуры. В глубине можно было различить несколько сундуков, поставленных друг на друга. Посередине, над

очагом, был подвешен котел. Запах молока, сливок, сухой кожи, вяленого мяса пропитал помещение. Бименде открыл один из сундуков и стал вытаскивать оттуда отрезы всевозможной мануфактуры.

- Вот сатин - сорок копеек. Вот тюк по двугривенному за аршин... Шелк-пай - по рублю двадцати... Бекесап - шесть гривен. Меткетон - тридцать копеек. Кретон - двугривенный за аршин. Ластик есть, драп, бархат. Одним словом, все, что твоей душе угодно,- сказал он Шакиру.

- Сначала ты отбери, что считаешь нужным, а потом - я, - обернулся Шакир к канали.

Бименде взмахнул деревянным аршином. Затрещала материя. Все эти покупки предназначались, конечно же, для Айши.

Ее провожали к каракесекам пятеро, в том числе мать. Двое провожатых, )Канали и Айдар, были ее братьями, двое других, Тинжен и Серик, тоже доводились родственниками Кадыру. Тинжен был старшим братом Рапыш, Серик - младшим братом Рахии, жены Жанали.

Провожатые удобно расположились в большой прокопченной юрте Мусереле и молчали, изо всех сил стараясь придать себе важный вид.

Дочь Мусереле, сверстница Айши, сидела напротив невесты, которую поместили с правой стороны юрты на постели снохи.

Сноха Мусереле была занята приготовлением чая. У очага, степенно поглаживая бороду, восседал сам хозяин.

Пожилая жена его входила и выходила из юрты, приглядывая за тем, как сноха готовит чай. Затем она отправилась на котан, где, осмотрев овец и баранов, энергично принялась шептаться о чем-то с сыном. Сын, выслушав ее, зашел в юрту.

- Аке, можно вас на минутку...

- Можно...- Мусереле поднялся, сделав понимающее лицо. - Чем гостей будем угощать? - вполголоса спросила его жена.

- Откуда мне знать? Сама смотри,- ответил он.

- Может, зарезать одного из двух серых козлят?

- Удобно ли?.. Слух следует за гостями. Все-таки везут невесту сына Боранбая. Если Боранбай узнает, что мы подали козленка, нам же стыдно будет... Заколите барашка ради такого случая,- решил Мусереле.

- Ягненка от карнаухой молодой овцы, да? - сказала жена.

- Нет, лучше от старой. Без ягненка она хотя бы разжиреет к зиме,- возразил сын Мусереле.

- Правильно. От старой. Давайте быстрей принимайтесь за дело,- велел хозяин и, возвратившись в юрту, обратился к снохе: - Разожги огонь пожарче, не жалей дров, жаным. И где же твой чай? Разве не видишь, что люди