С течением дней он не захотел брать ребёнка на руки. И всё же, видя детей и жену, сбившихся в кучу в одной комнате, иногда испытывал иное чувство.

– Женщины присваивают детей себе.

Жена с удивлённым лицом посмотрела на мужа. В её взгляде было нечто, словно она внезапно осознала словами мужа то, что до сих делала бессознательно.

– С чего это вдруг вы такое говорите?

– Но разве не так? Женщины, должно быть, хотят таким образом отомстить неугодным мужьям.

– Что за глупости. Дети держатся рядом со мной потому, что вы с ними не занимаетесь.

– А заставила меня не заниматься с ними как раз ты.

– Делайте что хотите. Только и говорите что-то обидное. Всё равно мне не сравниться с вашим красноречием.

Кэндзо был скорее серьёзен. Он не считал это ни обидой, ни красноречием.

– Женщинам нельзя доверять, они любят уловки.

Жена перевернулась в постели и отвернулась. И слёзы закапали на подушку.

– Не нужно так мучить меня…

Дети, видя состояние матери, тут же готов были заплакать. Сердце Кэндзо отяжелело. Он, зная, что побеждён, должен был произнести слова утешения перед супругой, ещё не вставшей с послеродовой постели. Но его понимание по-прежнему оставалось отдельным от этого сочувствия. Он вытер слёзы жены, но эти слёзы не заставили его пересмотреть свои мысли.

При следующей встрече та внезапно затронула слабое место мужа.

– Почему вы не берёте того ребёнка на руки?

– Как-то опасно брать. Вдруг сломаю шею, будет плохо.

– Врёте. Вам не хватает любви к жене и детям.

– Но посмотри, разве неопытный мужчина может прикасаться к такому?

Действительно, ребёнок был хрупким. Совершенно непонятно, где там кости. И всё же жена не соглашалась. Она привела в пример случай, когда у старшей дочери была ветрянка, и отношение Кэндзо резко изменилось.

– До этого вы каждый день брали её на руки, а потом вдруг перестали.

Кэндзо не собирался отрицать данный факт. В то же время он не пытался изменить своё мнение.

– Что ни говори, у женщин есть уловки, ничего не поделаешь.

Он глубоко верил в это. Словно сам был свободным человеком, избавленным от всех уловок.

LXXXIV

Скучающая жена часто читала в постели романы, взятые на прокат. Иногда грязная картонная обложка, лежавшая у изголовья, привлекала внимание Кэндзо, и он спрашивал её:

– И это интересно?

Супруге казалось, что над ней смеются из-за её низкого литературного вкуса.

– А что? Пусть вам не интересно, зато мне было интересно.

Ощущая пропасть между собой и мужем во многих отношениях, она тут же могла заговорить в таком тоне.

До замужества с Кэндзо она знала лишь своего отца, брата и двух-трёх мужчин, посещавших официальную резиденцию. И все эти люди жили в ином смысле, нежели Кэндзо. Принеся с собой абстрактное представление о мужчинах, составленное из тех нескольких человек, она нашла в своём муже совершенно противоположного ожиданиям мужчину. Она думала, что один из них должен быть прав. Конечно, в её глазах родной отец казался правильным представителем мужского рода. Её мысли были просты. Она была уверена, что со временем Кэндзо, воспитанный обществом, непременно изменится, как и её отец.

Вопреки ожиданиям, Кэндзо был упрям. В то же время и привязанность жены была крепка. Они презирали друг друга. Супруга, ставившая своего отца эталоном по любому поводу, легко восставала против мужа в своей душе. Кэндзо же чувствовал досаду на жену, не признававшую его авторитет. Порой он не колеблясь открыто проявлял презрение к ней.

– Тогда научите меня. Только не считайте же других дураками.

– Да ведь у тебя и в мыслях нет учиться у меня. Если уж ты решила, что сама всё знаешь, то я ничего не могу поделать.

В то время как в сердце жены было чувство «кто же станет слепо подчиняться», в душе мужа таилось оправдание «всё равно её не образумишь». Эти словесные перепалки, повторявшиеся между ними, были одними и теми же. Однако, будучи таковыми, они нисколько не приближали супругов к разрешению конфликтов.

Кэндзо с видом человека, которому всё надоело, отшвырнул потрёпанную книгу.

– Я не говорю не читать. Это твоё дело. Но лучше бы не напрягать глаза.

Жена больше всего любила шитьё. Когда ночью она не могла спать, то, не обращая внимания на время, водила тонкую иглу под лампой. Когда родилась старшая или средняя дочь, она, полагаясь на энергию своей молодости, взялась за шитьё, не выдержав положенного срока, и у неё уже был опыт, когда она сильно портила зрение.

– Да, браться за иглу вредно, но чтение не так уж плохо. Я ведь не читаю постоянно.

– Но лучше не читать до усталости. Иначе потом будет плохо.

– Ничего, нормально.

Жене, ещё не достигшей и тридцати лет, плохо был понятен смысл переутомления. Она смеялась и не обращала внимания.

– Пусть тебе не будет плохо, но мне будет некомфортно.

Кэндзо нарочно говорил нечто эгоистичное. Видя, что жена пренебрегает его вниманием, он часто прибегал к таким словам. И это тоже считалось его супругой одной из дурных привычек мужа.

В то же время его записи становились всё мельче. Иероглифы, сначала размером с мышиную голову, постепенно уменьшались до размера муравьиной. Он даже не задумывался, зачем нужно строчить столь мелкие иероглифы, и почти бессмысленно водил пером по бумаге. Под окном в слабом вечернем свете, при тонком свете тёмной лампы, он, как только выдавалась свободная минута, растрачивал своё зрение без оглядки. Он никогда не уделял себе столько же внимания, что и жене, но не считал это противоречием или чем-то подобным. И супруга, казалось, относилась к этому факту спокойно.

LXXXV

Когда жена поднялась с постели, зима уже собиралась покрыть их запущенный сад сосульками.

– Как всё запущено, в этом году, кажется, холоднее обычного.

– Должно быть, тебе так кажется из-за потери крови.

– Неужели?

Жена, словно впервые заметив, подняла обе руки над жаровней и посмотрела на цвет своих ногтей.

– Кажется, стоило бы посмотреть в зеркало на цвет лица.

– Да, я и так понимаю.

Она перевернула руки, протянутые над огнём, и несколько раз провела по бледным щекам.

– Но ведь и правда холодно в этом году.

Кэндзо показалось забавным, что жена не слушает его объяснений.

– Конечно, холодно, ведь зима.

Смеявшийся над женой Кэндзо и сам был мужчиной, мёрзшим больше других. В последнее время зима особенно сурово действовала на его тело. Он вынужден был поставить в кабинет котацу, чтобы защититься от пронизывающего холода от коленей до поясницы. Он даже не думал, что, возможно, это результат неврастении, и в недостатке внимания к себе ничем не отличался от жены.

Каждое утро, провожая мужа, жена причёсывалась, и на её руках оставалось несколько длинных волос. При каждом расчёсывании она с сожалением смотрела на выпавшие волосы, запутавшиеся в зубьях гребня. Они казались ей важнее, чем потерянная кровь.

«Я, создавшая новое живое существо, должна увядать в качестве расплаты».

В её сердце слабо возникло такое чувство. Однако у неё не было ума, чтобы облечь это слабое чувство в слова. В то же время в нем смешивались гордость за совершённое и обида за наказание. В любом случае, новорождённый ребёнок становился всё милее.

Она ловко поднимала хрупкого, безвольного младенца и подносила губы к его круглым щекам. И тогда без всякой логики возникало чувство, что вышедшее из неё должно принадлежать ей.

Она клала ребёнка рядом с собой и снова садилась перед доской для шитья. И иногда, отрываясь от иглы, с беспокойством заглядывала сверху на его лицо, спокойно спавшее.

– Это чья же одежда?

– Опять же этого ребёнка.

– Неужели нужно так много?

– Да.

Жена молча продолжала работать.

Кэндзо, наконец обратив внимание, посмотрел на большой кусок ткани с узором, лежавший на коленях жены.

– Это тебе сестра в подарок прислала?

– Да.

– Глупости. Зачем это, когда денег нет.

Ему было непонятно чувство сестры,