Даже он, не способный отличить, жив ребёнок или мёртв, испытал подобное опасение. Кэндзо тут же вспомнил слова жены о том, что приготовленные для родов вещи лежат в шкафу. И немедленно открыл раздвижную дверь позади себя. Он вытащил оттуда большое количество ваты. Не зная даже названия «гигроскопическая вата», беспорядочно отрывал куски и клал их на мягкий комок.

LXXXI

Наконец-то пришла акушерка, которую так долго ждали, и Кэндзо, наконец, успокоившись, вернулся к себе в кабинет.

Вскоре ночь сменилась рассветом. Плач младенца сотрясал холодный воздух в доме.

– Поздравляю с благополучными родами.

– Мальчик или девочка?

– Девочка.

Акушерка, казалось, немного смутилась и оборвала фразу на полуслове.

– Опять девочка?

И на лице Кэндзо отразилось некоторое разочарование. Первая – девочка, вторая – девочка, и теперь родилась снова девочка – став отцом трёх дочерей, в душе он с упрёком подумал о жене: «И что она думает, рожая всё одно и то же?» Однако он не подумал о своей собственной ответственности в их появлении на свет.

Старшая дочь, рождённая в деревне, была ребёнком с нежной кожей и миловидной внешностью. Кэндзо часто катал её в коляске по городу, толкая сзади. Иногда он возвращался домой, глядя на её лицо, погружённое в безмятежный, ангельский сон. Но будущее, в которое он помещал свои надежды, оказалось ненадёжным. Когда Кэндзо вернулся из-за границы, эта дочь, которую привели встречать его на станцию Симбаси, увидев после долгой разлуки лицо отца, сказала окружающим, как она потом призналась: «Я думала, папа будет получше». Да и её собственная внешность за время разлуки изменилась в худшую сторону. Её лицо постепенно становилось короче, черты – угловатее. Кэндзо должен был признать, что во внешности дочери он ясно видел худшие черты своего собственного облика, которые с возрастом всё более проявлялись.

У второй дочи круглый год голова была покрыта нарывами. Поскольку, видимо, кожа не дышала, в конце концов волосы коротко остригли. Та, с коротким подбородком и большими глазами, с видом морского чудовища, бродила повсюду.

Родительская пристрастность не позволяла им думать, что лишь третий ребёнок вырастет красавицей.

«Что же в конце концов будет с такими ребенком, рожденным после других?» – возникала у него не свойственная родителю мысль. И в ней смутно заключался не только вопрос о детях, но и о них самих – что же в конце концов будет с такими, как он и его жена?

Перед уходом из дома он заглянул в спальню. Жена спокойно спала на свежезастланной простыне. Ребёнок, словно маленькая принадлежность, завёрнутый в новое толстое ватное одеяло, лежал рядом. Лицо младенца было красным. Совершенно иное ощущение, нежели то, что испытала его рука в темноте прошлой ночи – тот желеобразный комок плоти.

Всё было прибрано чисто и аккуратно. Нигде не было и намёка на грязь. Воспоминания о прошлой ночи казались бесследно исчезнувшим сном. Он повернулся к акушерке:

– Одеяло поменяли?

– Да, и одеяло, и простыню поменяла.

– Как удалось так быстро всё убрать?

Акушерка лишь улыбнулась. В голосе и манерах этой женщины, прожившей всю жизнь в одиночестве, было что-то мужеподобное.

– Вы использовали гигроскопическую вату без разбора, так что её не хватило, и было очень трудно.

– Должно быть. Я ведь сильно испугался.

Отвечая так, Кэндзо не чувствовал особой вины. Его больше беспокоила жена, потерявшая много крови и с бледным лицом.

– Как дела?

Супруга слегка открыла глаза и тихо кивнула на подушке. Кэндзо вышел.

Вернувшись в обычный час, он снова сел у изголовья жены в своей уличной одежде.

– Как дела?

Но жена уже не кивнула.

– Кажется, что-то не так.

Её лицо, в отличие от утреннего, пылало жаром.

– Плохо себя чувствуешь?

– Да.

– Послать за акушеркой?

– Должна скоро прийти.

Акушерка должна была прийти.

LXXXII

Вскоре жене измерили температуру, поставив градусник под мышку.

– Поднялась небольшая температура, – сказала акушерка, стряхивая поднявшуюся ртуть в столбике. Она была сравнительно немногословна. Даже не предложила для предосторожности вызвать профессионального врача для осмотра и ушла.

– Всё ли в порядке?

– Как вы думаете?

Кэндзо был совершенно невежествен в этом вопросе. Он начал опасаться, не послеродовая ли это горячка. Жена, доверявшая акушерке, приставленной её матерью, была скорее спокойна.

– Что значит «как вы думаете»? Это же твоё тело.

Супруга ничего не ответила. Кэндзо показалось, что на её лице было выражение, что ей всё равно, умрёт она или нет.

– А я так беспокоюсь.

Сохранив это чувство до следующего дня, он, как обычно, рано ушёл утром. А вернувшись после полудня, обнаружил, что температура у жены спала.

– Значит, всё-таки ничего не было?

– Да. Но неизвестно, когда снова поднимется.

– Разве при родах температура так просто поднимается и спадает?

Кэндзо был серьёзен. Жена улыбнулась своим грустным лицом.

К счастью, температура больше не поднималась. Послеродовое течение было в целом нормальным. Кэндзо подходил к изголовью жены, которой предписали провести положенные три недели в постели, и сидел, иногда разговаривая.

– Ты говорила «умру-умру» на этот раз, но живешь и не тужишь.

– Если бы смерть была лучше, я бы в любой момент умерла.

– Как знаешь.

Жена, научившаяся воспринимать слова мужа как наполовину шутку, должна была оглянуться на то время, когда она, хотя и смутно, чувствовала опасность для своей жизни.

– Вообще-то я думала, что на сей раз умру.

– Почему?

– Без причины. Просто чувствовала.

Она даже не придала значения тому, что, думая о смерти, напротив, разрешилась легче, чем обычно, и ожидания оказались противоположны фактам.

– Ты беспечна.

– Это ты беспечен.

Супруга радостно посмотрела на лицо ребёнка, спавшего рядом. И, тронув пальцем маленькую щёчку, начала его развлекать. У того ребёнка было такое странное лицо, что его ещё нельзя было сказать, что у него вообще есть человеческие черты.

– Видно, роды были лёгкими, но он слишком мал.

– Вырастет.

Кэндзо представил будущее, когда этот маленький комок плоти станет таким же большим, как нынешняя жена. Оно было в далёком будущем. Однако, если только жизненная нить не прервётся на полпути, оно непременно настанет.

– Судьба человека – запутанная штука

Слова мужа были для жены слишком внезапны. И она не поняла их смысла.

– Что это значит?

Кэндзо был вынужден повторить ей ту же фразу.

– И что из этого?

– Ничего, но так есть, потому что так есть.

– Глупости. Говорите то, что другим не понять, и думаете, что хорошо?

Она оставила мужа и снова притянула к себе ребёнка. Кэндзо, не выразив недовольства, ушёл в кабинет.

В его сердце, помимо не умершей жены и здорового ребёнка, были мысли о брате, который собирался уйти с должности, но не ушёл; о сестре, которая была на грани от астмы, но ещё держалась; о тесте, который, казалось, мог получить новую должность, но ещё не получил. Были и другие – Симада, и Оцунэ. И ещё мысль о том, что его отношения со всеми этими людьми всё ещё не улажены.

LXXXIII

Дети были беззаботнее всех. Радуясь, словно им купили живую куклу, они, как только выдавалась свободная минута, стремились приблизиться к новой сестрёнке. Для них даже каждое мигание её глаз становилось предметом изумления, а чихание, зевота и всё прочее казались непостижимыми явлениями.

«Интересно, какими они станут?»

В их сердцах, поглощённых текущим моментом, никогда не возникал подобный вопрос. Дети, не понимающие даже, какими станут они сами, конечно, не могли думать о том, что же будет.

В этом смысле они были ещё дальше от Кэндзо, чем жена. Вернувшись домой, он, иногда не снимая даже уличной одежды, стоя на пороге, рассеянно смотрел на эту группу.

– Опять сбились в кучу.

Он тут же разворачивался и выходил из комнаты.

Иногда он, не переодеваясь, тут же садился по-турецки.

– Если постоянно класть грелку, это вредно для здоровья ребёнка. Убери. Во-первых, сколько ты кладёшь?