переводчика в этом подлунном мире никого нет. Открытие, что есть школы, обучающие русскому языку, и возможность общаться с господами, знающими русский язык, вызвали в голове Карткожи разные новые фантазии. В голове родились мысли такого рода: "Святые, ай! Эх, учился я бы по-русски! Эх, стал бы хватом, как переводчик... У них, небось, все мечты исполнились... о чем еще мечтать?..." И все думает, и думает о таком. Отправится ли проведать бабушку за несколько верст, заглянет ли к старшей сестре в другом ауле, пасет ли телен ка, собирает ли кизяк для топки — все те же мысли. А толмач из местных стал даже сниться: стоит и о чем—то яростно спорит по-русски с каким—то русским и переспоривает того. А себя видел смело прохаживающимся по городской улице посреди русских. Про снулся, глядь: он все тот же Карткожа, владелец

облезлого лисьего треуха, стоптанных казахских сапог, чапана, познавшего не одно лихолетье, а на шее висит все тот же прежний тумар, с вложенным в него листочком с молитвой во славу Всевышнего. Передохнуть бы ему от этих мыслишек, а он опять думает о своем толмачестве и видит замечательные сны. Проснется — нет ничего.

Ласточка

Аул Карткожи у Черного колодца. Люди на летних пастбищах, отца дома нет. И старший брат где -то там, в лачужке, на дальнем отгоне. Вовс ю уже сияет появившееся солнце. Мать велит: "Ступай! Коровы пришли на водопой". Пришлось плестись с ними к колодцу. Думал напоить своих коров быстренько, но не вышло — у воды сгрудилась рогатая скотина всего аула. Не протиснуться. Принялся отгонять.

Куда там! Коровам порядок не знаком, не станут выстраиваться в очередь к поилке, как положено приличной животине. Толкаются, мычат, наскакивают, тянут морды к воде, так и норовят рогами поддеть, рог об рог: таре—туре! Бодливая корова младшего дома так и не дала его короткохвостой буренушке напиться, отпихнула ее в сторону. Карткожа ткнул ее в бок кулаком, отгоняя прочь: "Ах ты, тварь негодная, вот скотина!". Та покачала укоризненно головой, но покорно все же отклонилась от него. Остальные же коровы и не под умали внять его угрозам, напирали и напирали. Добравшиеся до поилки пили из нее взахлеб, выпучив глаза и распуская по воде пенистые слюни, а главное — долго. Воды осталось совсем чуть -чуть на дне поильного корыта. Вторая беда - дырявое кожаное ведро, вытян ешь из колодца, а в нем водицы — нос не утопишь. "Кругом паразиты!

Нучто им стоило подлатать ведро!" — возмущался Карткожа, и давай опять вытягивать ведро за ведром из колодца, каждый раз в нем не больше, чем на чашечку. Замучился, уморился, пот градом, а хозяева коров посматривают на него издалека: давай, мол, парень, не все еще наши коровушки напоены, давай, мы тебе всегда доверяли. "А вот брошу все назло вам!" — закипает Карткожа. Злится и думает: "Небось, считаете, что мне не по силам наполнить поилку? Нет, не такой я слабак!". Решил не уступать. Можно сказать — дело чести. Коровы стали напирать послабее, Карткожа передохнул и оторвал взгляд от колодца. Со стороны Большого аула ехали два всадника. Один из них весь в черном, словно и одеть больше нечего, не спасла его и татарская меховая шапочка на голове. Все в нем говорило: не казах я! — так неловко, скособочившись,

сидел он в седле, елозил по лошадиным бокам коленками, все пытался сунуть н о г и п о д б р ю х о л о ш а д и , и э т а , болтавшаяся в его руке камча, которую он едва удерживал... Рядом с ним парень из Большого аула — Садуали. Прошлепали мимо колодца и к дому аульного головы, где и спустились с седел. "Узнать бы: кто такие?" - заинтересовался Карткожа и, как только напоил коров, поспешил за ними. Еще бы, кому -кому, но не ему дано, после знакомства с фигурой переводчика - толмача, равнодушно пройти мимо человека, одетого на русский манер, так и тянуло оказаться поближе, словно человек в мундире медом мазан. Ну, узнал — не по -казахски одетый тип, студент из Уфы, тр иумфально возвращающийся к родительскому очагу. Хозяин дома — голова, засыпал гостя вопросами. Больше, надо отметить, не спрашивал, а выпытывал. Когда

выехали из города Каратау? Какие там русские новости из тайги, неведомые нам? Из какого рода будете? Скол ько лет учились? Есть ли у Вас родители? А родичей у вас числом сколько? Женаты ли вы? Словно выбирал для дочери жениха. Студент отвечал ему кратко и односложно. На какое —то время аульный голова многозначительно замолчал, а затем выдал: "А калым еще никому не выплачивали?" — "Нет", — ответил студент. Услышав прямой ответ, голова вроде как удовлетворил свое любопытство, а возможно, просто разочаровался в госте, как в потенциальном достойном женихе, посчитав его слишком грубым для своей дочери. По крайней мер е, отстал. Нахрапистая манера аульного головы вести разговор, его непоколебимая уверенность в том, что он имеет полное право знать о собеседнике все, даже то, что он вовсе и не желает высказывать, удивляло и

возмущало Карткожу. Особенно бестактным ему пока зался последний вопрос. "Бог мой милостивый, — подумал он: — Неужели нельзя с гостем поговорить о чем -нибудь постороннем, ау!". Ну, он бы, к примеру, спросил о школе, о том, как там и чему учат, о городе, наконец. Гораздо приличней. Однако, промолчал, посч итав неудобным вмешиваться в беседу, затеянную человеком намного старше его. А у головы своя забота — он обязан по государевой службе предоставлять лошадей и сопровождать проезжающих важных господ. Отскакавший свое Садуали уже напоминал ему: "Господин студ ент, думаю, не намерен засиживаться, пора, наверное, готовить лошадей". Голова только и ответил: "Е, подготовят", а сам сидит и думает: "Одна лошадь найдется, а со второй как быть? Гнедую бы кобылицу оседлать? Но на ней отправились за

верблюдами... Серую кобылку дать, так этот наездничек, сидящий петушком, по-русски, обязательно хребет ей собьет.. .может, седогривую? Нет, я отправил ее