остыть чуть, а у вороного на спине язвочка, никак нельзя... так какую ему подобрать лошадку, чтоб было поспокойней?". Вот какие мысли отягощали аульного главу. И вдруг пришла замечательная идея, сразу же поспешил высказать: — Ты бы, Карткожа, попусту тут не сидел, а оседлал бы свою кобылу и проводил бы, как положено, господина студента до аула отца. Причем здесь Карткожа и почем у "положено"? Не стал объяснять Карткоже, да тот и не стал задумываться, в ту же секунду согласился: — Хорошо, — потому страсть как хочется ему поговорить наедине со студентом, а о том, что кобыле, трехлетке, придется туго, и не позаботился. Довольный своей изворотливостью, ауль - ный голова улыбнулся под усами: "Каков я!"

и поспешил выпроводить всех за порог: - Жена, подай гостю кумыс на дорогу. И ты бы, Карткожа, тоже не рассиживался попусту. Выпей скорей кумыса, и айда, — и, довольный сам собой, вышел гото вить лошадь для студента. Осушив одним глотком пиалу, Карткожа поспешил отправиться к себе, вывел жеребца и принялся седлать. Заглянул домой, сообщил матери о своей важной миссии, подпоясался, взял камчу и вышел. Отвязал уздечку от скобы, и когда уже вскоч ил в седло, во дворе появился его старший брат в галошах на босую ногу — видать, только выбрался из теплой супружеской постели — и, остервенело, почесывая ляжку, спросил: — Ты куда? Карткожа ответил двумя словами и, легонько пройдясь камчой по крупу лошади , отъехал, и скоро перехватил студента, неуклюже сидевшего на куцехвостой гнедой лошадке, на которой разве что за верблюдами плестись. "Вот свинья! — подумал об аульной голове Карткожа. — Надо же, на кого

студента усадил. Бога не боится!". Но что тут подел аешь?

Весть

Заговорили, едва отъехав от аула. Студент был явно обижен тем, что ему подсунули драную доходягу. Спросил, что за человек этот аульный глава. Карткожа, как мог, ответил, и смысл ответа заключался в следующих словах: такого бессовестного и могила не исправит. Потом сам стал задавать вопросы, конечно же, о городской школе. Студент принялся повествовать о городе в самых возвышенных тонах. И так красочно описал трехэтажные здания, свое училище, пароходы, паровозы, автомобили, театры, что дух за хватывало! Нахваливал так, словно сам строил этот город, а в намеках на то, что повидал, мол, я там все на свете чудеса, слышались и нотки превосходства. Да стоит ли стесняться перед заглядывающим ему в рот увальнем, никогда, прежде, в глаза не видевшим го род?., не ему прервать:

"Неправда", и посему студент понес такое, что раньше и на ум не приходило. А тот слушает, разинув рот, с округлившимися от удивления глазами. И перед ним встают фантастические картины, в которых школа выпускает пар, как паровоз, а а втомобиль скачет как крылатый верблюд, столько нового узнал Карткожа - страшно представить! Мальчишкой Карткожа прочитал два волшебных рассказа: "Абу Гали сина" и "Абулкарыс". Теперь ему казалось, что все описываемые в них чудеса непременно есть и в городе. И как можно ему учиться в городе? Отчего нельзя, можно, плати в год не меньше 40 рублей и учись себе в медресе. Где Карткоже взять такие деньжищи? И потом, не хочется Карткоже снова учиться по - мусульмански, ему бы на переводчика выучиться. Заведение с муллой, как —то не манило Карткожу. Спросил: а как в русскую школу поступить? Школа устроена просто — много не наплетешь о ней, студент же и вовсе ограничился одной фразой: "И там надо

платить". Карткожа не отстает: "А таких, как я, переростков берут в школу?" Оказалось, что не принимают. Да, это проблема. Однако, Карткожа не унимался. И, видя, что парнишка действительно загорелся школой, студент все же посоветовал не сдаваться: "В любом случае, отправляйся учиться — человеком станешь". И Карткожа решил не сдаваться. На прощанье студент подарил ему маленькую книжку. Карткожа бережно сунул ее за пазуху и, попрощавшись, повернул назад. Нет ничего радостней на свете для заблудившегося в ночной степи путника, чем увидеть впереди огонек; и для Карткожи сегодня засиял лучик света, невидимый для темного люда. Едет и радуется. Не выдержал и достал книжечку. Раскрыл и принялся читать, но в седле трясло, не зачитаешься. И, все же, по тому, как загорелись у него глаза от первых прочитанных строчек, видно было, что книжка ему сразу понравилась. Остановил он своего норовистого жеребца, спутал ему ноги, привязал и куцехвостую

гнедую, а сам уселся в траву читать. Название книги "Тумыш". Бескрайняя открытая степь, безветренно. Солнечно. Плывут белоснежные, как хлопок, облака, легкие, как пена взбитого кумыса. Кажется, само время горячит лоб, возбуждает мозг. Тишина... лишь слышится возня овода в густой траве, стрекот прозрачных крылышек стрекоз и ком ариное беспокойное зуденье. Воздух переполнен мошкарой, облепившей глаза лошадей — жеребец и куцехвостая гнедая встряхивают головами, нервно выпячивают губы: т -р-р..; вдруг зазвенел жаворонок и замолк... и вновь царит во всем степном пространстве безмолвие, не нарушаемое ни шелестом птичьего пера, ни шорохом гривы. Карткожа, скинув чапан и шапку, лежит в затихшей степи, подмяв траву, на боку, в одной рубашке — на смуглом лбу выступили капельки пота, и читает книгу. Забыл обо всем на свете - настолько погрузился в чтение, что сам уже не знает: дышит ли еще или нет, лишь иногда

шмыгнет носом. Угнали бы торчащих рядом с ним лошадей - не увидел б ы. Г де аул? Г де люди? И осталась ли, вообще, жизнь на этой земле? Забыл, глотает страницу за страницей, губы шевелятся , то нахмурит брови, то расплывается в улыбке... Дочитал, наконец, книжечку. Не вставая и не отрывая глаз от книжки, покачал удивленно головой и надолго задумался. Перелистал аккуратно страницы и поднял голову. Смотрит, а лошади скрылись под растекающейся пеленой мошкары и оводов. Кругом ни души. Быстро оделся и поспешил к несчастным животным. Забрался в седло и продолжил свой путь. Ни о чем больше, кроме учебы, Карткожа думать не в состоянии. Даже поклялся самому себе: непременно выучусь. Но как? Где? На к акие деньги? Ничего в голову не приходит, но знает — будет учиться, что бы там ни было, как бы не был намертво стянут узел, выскользнет из него.

Помеха

Постился да Богу молился Жуман не усердней других, но всегда прилежно. Однако, если решит Господь наказать — спрашивать не станет: если