Мужчина, стоявший впереди, вздохнул и поднял к небу задумчивое лицо, наслаждаясь теплым прикосновением солнца. Он был здесь новым человеком, и места, не виданные им раньше, ничего не говорили его сердцу, кроме забот предстоящей весны, первой его весны на этой земле. Однако женщина выросла здесь, и все, что сейчас лежало перед ней, было знакомо и рождало боль воспоминаний.

С бьющимся сердцем смотрела она и не могла насмотреться на заглохшее жилье, и ей виделись не развалины, а тесно приткнувшиеся один к другому домишки и даже голос чей-то будто послышался, грустно произнесший, что все-таки привели ее обратно в родные места дороги, привели поседевшую, почти неузнаваемую, совсем не такую, какой привыкли ее видеть здесь в те далекие времена. Женщина сделала усилие, но все же не сдержала слез и, чтобы никто не заметил ее слабости, прошла вперед.

Она шла по земле, где бегала когда-то счастливой девчонкой с развевающимися косичками. Теперь, когда некого было стесняться, она плакала и не стыдилась слез. Ей хотелось припасть к этим оттаявшим под солнцем буграм, прижаться грудью, лицом и забыться, почувствовать на мгновение, что ничего не изменилось в жизни, все осталось прежним - детским, остро запомнившимся, неистребимо родным.

Раньше посреди аула было небольшое возвышение, по весне там быстрей всего просыхала земля и показывалась первая зелень. Женщина, ломая бурьян, прошла к знакомому месту. Все оставалось по-старому: земля уже подсохла, и робкая травка пробивалась к солнцу. Подвернув пальто, она села. Земля была тепла на ощупь и мягка как темечко ребенка. Для детворы сейчас наступали самые счастливые дни. После долгой и жестокой зимы хорошо выскочить из надоевшего дома и, разувшись, побежать босиком, чувствуя истосковавшимися ногами щекочущую податливость нагретой земли.

Задумавшись, женщина позже других заметила одинокого всадника. Надсадное карканье вороны заставило ее поднять голову и вглядеться. Черный, почти квадратный человек на черной с уродливо раздутым животом кобылице неторопливо приближался, посматривая на стоявшие в стороне машины. Женщина разглядела на всаднике длинные, выше колен, теплые сапоги и нарядный лисий малахай с темным вельветовым верхом. Несколько собак сопровождали его, путаясь под самыми ногами лошади.

Всмотревшись в лицо верхового, женщина увидела большое родимое пятно. Сначала она не поверила своим глазам. Но нет, ошибки быть не могло: большое пятно отчетливо виднелось на лице всадника. Женщина в волнении поднялась на ноги и все смотрела, смотрела. Такая уродливая примета могла быть только у одного человека!..

Тем временем черный человек поравнялся с машинами и принялся успокаивать лошадь. Жирная кобылица с коротко подрубленным хвостом не стояла на месте. Косясь на машины, она беспокойно пятилась, всхрапывала и пряла ушами. Беспокойство лошади передалось и собакам. Однако приехавший зычными хозяйским окриком успокоил их, затем грузно слез с седла и крепко замотал повод за высокую, похожую на утиную голову луку. Собаки притихли, улеглись на землю.

Здороваясь, приехавший неторопливо подал руку одному и другому и, коротко справившись о здоровье, высказал обиду хозяина: почему машины миновали его дом, а остановились у каких-то развалин?

Выбираясь из зарослей бурьяна, женщина по- прежнему не сводила с него глаз. Едва он заговорил, она ускорила шаги.

Один из ее спутников, представитель райкома, успокоил обиженного хозяина.

- Мы приехали осматривать земли. Вот, познакомьтесь, аксакал: это директор будущего совхоза Моргун. А это, Федор Трофимович, владыка здешних мест Карасай Талжанов. Прошу любить и жаловать. Видите, с какой он сворой!- и райкомовец с улыбкой посмотрел на собак, лежавших у самых копыт пугливой кобылицы.

Черный человек сделал широкий приглашающий жест.

- Завет наших отцов - принять и уважать гостя. Говорят, для невесты дорог тот, кто первым откроет ей лицо. Идемте. Мой дом одинок, вы знаете, но всякого, кто в пути, он укроет в буран и даст отдых в жару.

- А что, очень кстати. Федор Трофимович, как вы смотрите? Время обедать, а в степи не часто встретишь столовую.

Медленно приблизилась женщина и остановилась за спиной черного человека.

- А вот это, аксакал, главный инженер совхоза. Родом она из здешних мест, может, вы даже знаете ее...

Взгляд черного человека оставался приветливым, когда он оборачивался, чтобы взглянуть на женщину. Ей было за сорок и она была крупна телом, но одежда - городское изящное пальто, темно-красные сапожки и кокетливая шапочка из выдры заметно молодили ее. Глаза Карасая мимоходом задержались на жидкой пряди волос, выбившихся из-под шапочки, и он успел мысленно осудить ее за одежду, за манеру держаться, еще за что-то, потому что она чем-то сразу не понравилась ему, однако он старался ничем не показать этого... как вдруг почувствовал, что и его разглядывают, рассматривают изучающе, все еще не веря в столь неожиданную встречу. Карасай взглянул в напряженные глаза женщины - и помертвел.

Куда что девалось! Карасая стало не узнать. Только что был крепкий, знающий себе цену человек, радушно, как и велит обычай, зазывающий в гости, и вдруг в один неуловимый миг от его уверенности, крепости плеч и осанки хозяина не осталось и следа. Карасай обмяк, сник, расплылся и теперь походил на затравленного зайчонка, услышавшего над собой свист крыльев падающего беркута.

Женщина и черный человек стояли лицом к лицу, стояли молча и взгляды их сцепились. На помертвевшем лице Карасая уродливо, похожее на печень, багровело огромное родимое пятно, и женщина, вглядываясь в это ненавистное лицо, рассмотрела главное, что забылось в ее памяти - три редких волосинки на родимом пятне, те самые, прежние, сохранившиеся до сих пор. Но они поблекли, эти волосинки, и словно бы пожухли, как осенняя травка в степи, и ей казалось, что только эти волоски и изменились в стоящем напротив человеке, а все остальное осталось без перемен. Как она узнала его, сразу же узнала по этому зловещему пятну! А он? Ну да, он, конечно, тоже узнал,- теперь узнал, хотя она совсем не та, что прежде, взять хотя бы обильную, как у старухи, седину в волосах.

Они все еще стояли друг против друга и смотрели глаза в глаза. Никто из них не проронил