Было свежо после дождя. Пахло влажной землей, упругий ветер шелестел листвой деревьев. Гомонили птицы. Но женщина ничего не замечала. В предчувствии беды она поглядела на постель мужа. Он лежал тихий и неподвижный. Она шла к нему, а глаза ее расширялись от ужаса и страшный вопль стыл на губах:

— Горе мне!..

Перевод с сингальского Н. Краснодембской.

Гунасена Витана

ПРАВО НА ЖИЗНЬ

Рассказ

Гунасена Витана (род. в 1931 г.) — известный писатель, общественный деятель. Автор многочисленных критических статей, двух сборников рассказов и романа «Да прольется дождь». Пишет на сингальском языке. Его рассказы переводились на русский язык.

Еще до рассвета Эсилин проснулась, как от резкого толчка, и с беспокойством огляделась по сторонам. На железнодорожной станции горели фонари. Рядом с Эсилин, прямо на голой земле, спало несколько десятков человек — таких же горемык, как и она сама: ни у кого из них не было ни крова, ни работы. Некоторые беспокойно ворочались и что-то бормотали во сне. Послышался паровозный гудок: отходил пятичасовой поезд в Канди, и в порту, как бы в ответ, протяжно и надрывно загудел пароход.

Эсилин встала, забрала волосы в пучок на затылке и подошла к двум своим ребятишкам — мальчику и девочке, которые, как и все остальные, спали прямо на земле. Сегодня нужно разбудить Чарли еще затемно.

— Вставай, сынок! — потормошила она сына за плечо. — А то набегут другие, и тебе ничего не останется.

Двенадцатилетний мальчик с трудом разлепил глаза. Вокруг было темно, и так хотелось еще поспать — хотя бы совсем немножко. Однако мать продолжала настойчиво будить его, и Чарли, с завистью взглянув на крепко спящую сестренку, поднялся на ноги. Всю ночь мальчика нещадно кусали комары, и первым делом он принялся энергично чесать зудевшие от укусов руки и ноги.

Перешагивая через спящих, Эсилин направилась к смоковнице, под которой размещалась чайная Мартина Аййа.

Вчера вечером мать ласково обняла Чарли за худенькие плечи, пригладила его непокорные вихры и сказала:

— Сынок, у меня не осталось ни одного цента. Встань завтра пораньше и иди собирать бумагу. За нее сейчас неплохо платят. Только не связывайся с другими мальчишками, иди один — так соберешь больше. Милостыню не проси. Ведь завтра пятница, и нищих везде будет полно.

«Пока мать принесет чаю, можно еще полежать», — подумал мальчик, глядя вслед удалявшейся матери, и снова улегся возле сестры. Забрезжила заря, и в расступившейся тьме можно было различить спавших повсюду, вплоть до самой станции людей. Около рынка Мэнин загалдели вороны. Кто-то мочился у памятника Олкоту[189].

— Совсем с ума спятил, что ли? — заорали на него со всех сторон. — Из-за тебя, подонка, нас всех отсюда прогонят! Вчера только приходил какой-то господин и ругался на чем свет стоит.

Чиновник, который приходил накануне, и впрямь пригрозил:

— Если кто-нибудь еще хоть раз позволит себе осквернить памятник — всех вытурю отсюда. Сущие вы мерзавцы! Не чтить памяти такого человека, как Олкот!

— Откуда нам знать, кто такой Олкот? — недоумевал уже после ухода чиновника Савул Хамид. — Вероятно, какой-то португалец?

Чарли думал о другом. Он вспомнил, как однажды сюда понаехало множество шикарно одетых господ и буддистских монахов. На другой день Чарли стащил венок, который они положили у подножья памятника, и отдал его сестренке.

Подошла Эсилин и протянула сыну жестянку с жиденьким чаем:

— Попей, сынок, и быстренько отправляйся. Смотри только не выпей весь чай — оставь сестренке.

Чарли стал пить чай, а мать засеменила по тротуару к зданию Женского союза. Каждое утро, еще до того, как полностью рассветет, она ходила туда в надежде получить какую-нибудь поденную работу.

Чарли отпил два-три глотка и поставил жестянку рядом с сестрой. Небо стало белесым, и теперь можно было разглядеть не только верхние этажи отеля «Селинко», но даже лицо статуи Олкота. «Хорошо ему, — подумал Чарли. — И дождь, и жара ему нипочем. Ни есть, ни пить никогда не хочется. Лафа!»

— Вставай, нанги![190] — принялся он будить сестру. — Все на свете проспишь. На вот, попей чайку. Мать скоро вернется. А я постараюсь тебе что-нибудь принести.

Сестра пробормотала что-то невнятное, повернулась на другой бок и продолжала спать. Во сне она пыталась поплотнее закутаться в свое жалкое платьишко — со стороны океана подул прохладный ветер.

Чарли перекинул мешок через плечо и отправился на промысел.

С того дня, как Чарли помнил себя, он всегда помогал матери. Во время обеденного перерыва околачивался возле контор, и служащие отдавали ему остатки своего обеда. Собрав достаточное количество объедков, Чарли бежал к статуе Олкота и делился добычей с матерью и сестрой. Вместе с сестрой он ходил собирать милостыню. Обычно сестра шла впереди, а Чарли брел за ней, смиренно потупив взгляд.

— Где твоя мама, девочка? — останавливал сестру какой-нибудь участливый прохожий.

— У мамы отнялись ноги. Она не может ходить, — всхлипывая, отвечала девочка.

— А отец?

— Умер.

— И у тебя больше никого нет?

— Брат есть, старший. Вон он стоит, — сестра показывала на Чарли, который смущенно переминался с ноги на ногу.

Прохожий торопливо совал в руку девочки несколько центов и шел дальше.

Больше всего Чарли любил рыться в мусоре. При виде мусорных баков его всякий раз охватывало нетерпение: а вдруг ему попадется старая кофточка, игрушка или остатки еды. Надежды эти обычно не оправдывались, но Чарли не отчаивался. Иногда, хотя и очень редко, ему везло. Как-то он нашел красивую книгу с цветными картинками, а однажды из бака около полицейского участка в Курундуваттэ он вытащил голову куклы, слегка поцарапанную, но целую. Как рад был Чарли своей находке! Он прекратил сбор бумаги и, не останавливаясь, пробежал больше двух миль, чтобы поскорее отдать найденное сокровище своей сестре. А как ликовала сестра, прижимая к себе голову куклы! Когда пришло время ложиться спать, она положила куклу рядом с собой, и ночью ее кто-то украл.

В сторону Форта прошел полицейский патруль. Загромыхали первые автобусы, и улица, по которой шел Чарли, стала постепенно заполняться нарядно одетыми господами и дамами, спешившими в конторы и большие магазины. Внезапно Чарли увидел перед собой Бараву Аппу. Старик стоял, прислонясь к почтовому ящику, и его огромный лысый череп блестел в лучах утреннего солнца, как хорошо отполированный бронзовый шар. Барава Аппу собирал милостыню, показывая прохожим свою распухшую больную ногу. У него была слоновая болезнь. Мальчишки иногда дразнили Бараву Аппу, и тогда он очень смешно сквернословил. А иногда вступал с