Хандайа проковылял через двор и побрел вдоль дороги, выискивая поживу.

— Негде и попастись бедной скотине, — глядя ему вслед, сказала жена Упалиса. — Трава высохла, разве что найдет какой-нибудь сухой лист. Ну вот, пожалуйста, тут как тут, уже нашлись на него охотники.

Действительно, видно было, что какой-то крестьянин собирается увести вола. Упалис подозвал дочь:

— Пойди скажи ему, чтобы не брал сегодня Хандайю.

Девушка выбежала на дорогу:

— Пожалуйста, не берите Хандайю. Отец просит, чтобы ему дали сегодня отдохнуть.

— А что случилось?

— Пусть он попасется немного. Мы несколько дней уже не кормили его. У нас нет денег, и мы не могли купить ему жмыха.

— Я обязательно накормлю его жмыхом. Но только мне непременно надо отвезти сегодня к реке скорлупу кокосовых орехов.

— Ну, пожалуйста, Андо-айа[188], возьмите у кого-нибудь другого.

— Но ведь я за два месяца ни разу не брал Хандайю. А другие никогда не стесняются. Вон Тепанис чуть не через день возит на нем копру. А хоть бы один догадался накормить его, да что там, и водой-то не напоят. А я обязательно накормлю его.

И он снова попытался увести вола. Но дочь Упалиса продолжала уговаривать его:

— Дайте нашему Хандайе отдохнуть сегодня. Ведь вы можете нанять вола. У вас есть деньги. Вот и Юанис сердится на нас, что мы всей деревне позволяем брать Хандайю даром. Поэтому, говорит Юанис, у него совсем не стало работы с тех пор, как Хандайа трудится на бедняков. Посмотрите, ведь его совсем замучили работой.

— Хандайа принадлежит Упалису, — упорствовал крестьянин. — И все заслуги вола обязательно скажутся на будущем рождении Упалиса. Да я и задержу его не больше чем на час. Перевезу всего-навсего каких-нибудь триста скорлупок, и дело с концом.

Дочь Упалиса видела, что уговаривать больше нет смысла.

— Возьми деньги, — протянул ей десять центов крестьянин. — Купишь жмыха и накормишь его вечером.

Девушка только вздохнула в ответ. Она знала, что, если даже этот крестьянин отпустит вола, через час-другой на него найдется очередной охотник. Не было и дня, чтобы беднягу оставляли в покое. И пастись-то частенько приходилось ему прямо в упряжке. Хандайа пользовался каждым удобным случаем, чтобы поискать какой-нибудь поживы. Если его вдруг останавливали где-нибудь на дороге, он сразу тянулся к обочине в надежде найти хоть пучок сухой травы. Если же выпадала удача и никто не запрягал вола, он тут же ложился на землю и только медленно, как старик — бетель, пережевывал жвачку. Размеренно и тяжело, словно жернова, двигались его челюсти, напрягались от усилия крупные вздувшиеся жилы.

Но обычно недолгим бывал его отдых. Налетали тучами мухи, больно кусал овод. Старый вол отмахивался хвостом от мух, дергал головой, искал рогом запутавшегося в шерсти овода. Однако чаще враг ускользал от острого рога и усилия вола пропадали даром.

Еще больше мучили Хандайю деревенские ребятишки, которые любили кататься на нем верхом. Уж они-то не давали ему полежать, набрасывались всей гурьбой и заставляли подняться. Старый вол пытался сопротивляться детям, но маленькие разбойники тянули его за рога, распрямляли ноги, и в конце концов Хандайа поднимался. Обычно он терпеливо сносил их проделки и сердился, только когда его дергали за хвост. Тут уж он громко фыркал и грозил обидчику рогом.

Сегодня, против обыкновения, Хандайю быстро отпустили, и он пришел домой. Теперь он лежал во дворе и неторопливо перетирал челюстями жвачку. Упалис любовно наблюдал за ним с веранды.

Прежде, до своей болезни, Упалис регулярно, раз в неделю, купал Хандайю в море, обирал с него клещей. Вол любил эту процедуру, он смирно стоял в волнах, ощущая на себе заботливые руки хозяина. Время от времени он оборачивался к Упалису с немой благодарностью во взгляде.

— Эх, и кто позаботится о тебе, если меня не станет? — вздохнул старик.

Пришла дочь Упалиса, принесла жмых и, разведя его в воде, поставила перед Хандайей. Вол опустил морду в миску и стал пить. Вдруг он так резко вскинул голову, что брызги полетели во все стороны и попали на кофточку девушки.

— И это за то, что я дала тебе поесть? — рассердилась она на вола и ударила его по морде.

Хандайа опять начал пить и вдруг снова резко вскинул голову, мотнул рогом и громко фыркнул, забрызгав девушку водой и кусочками жмыха.

— Ишь ты, еще и бодаться вздумал? Вот я тебя, — погрозила она и нагнулась за палкой.

— Не бей его, Нандавати, — сказал с веранды Упалис. — Это он не на тебя. Его, верно, овод укусил.

К ночи пошел сильный дождь, подул ветер. Жена Упалиса вышла на веранду и позвала мужа:

— Шел бы ты в дом. Холодно здесь.

— Да нет, не холодно. Я привык на веранде и не усну в доме.

— Шел бы все же. Еще простынешь.

Но Упалис отказался. Тогда жена принесла циновку и укрыла его.

— Завернись хотя бы. Лекарь велел тебе беречься. Совсем недавно грудь у тебя болела. Может, все-таки перейдешь в дом?

— Нет-нет, мне и здесь хорошо. А ты иди ложись. Теперь мне совсем тепло.

Жена ушла. Скоро ветер немного спал, и Упалис услышал, как, стуча когтями, забралась на веранду собака, стряхнула воду с шерсти и тихо улеглась. Временами она начинала жалобно скулить. Старик не прогнал ее. Он ясно представлял себе, как она, мокрая и жалкая, свернулась клубком, поджав под себя хвост и задние лапы и положив голову на протянутые передние.

Стонали под резким ветром деревья, струи дождя барабанили по стенам и крыше дома, молнии разрывали тьму. Но старик оставался равнодушным к разгулу стихий. Ни страху, ни тревоге уже не было места в его сердце.

Так же равнодушно слушал дождь Хандайа, ушедший на ночь на задний двор. Старый вол не спал и ждал утра. Едва рассвело, он, как обычно, пришел к веранде, где лежал Упалис, и стал лизать ноги хозяина. Но хозяин не просыпался, не звал его к себе. Хандайа еще раз-другой лизнул ногу старика, а потом без зова взобрался на веранду. Он подошел к изголовью и начал лизать щеки и лоб Упалиса. Но тот оставался неподвижен.

Хандайа недоуменно поглядел на него, потом, словно ожидая, когда выйдет хозяйка, повернулся головой к двери в дом.