В такие минуты ему нестерпимо хотелось подойти к Шарфи, вытереть ее слезящиеся от дыма глаза концом своей чалмы, взять ее лицо в свои ладони, заглянуть в него, как в книгу, и спросить:

— Шарфи, что же теперь будет?

И вот в одну из таких ночей Хади вдруг остановился посреди двора и решительно зашагал к дому. Он осторожно вошел в комнату, запер за собой дверь, зажег лампу и подошел к Шарфи. Шарфи спала, прикрыв глаза рукой. Одна коса ее свешивалась с постели. Хади осторожно дотронулся до нее, будто это была не коса, а нежный цветок. Но Шарфи проснулась и, приподнявшись на постели, обвила руками шею Хади. Она привлекла его к себе, усадила рядом и, уткнувшись головой ему в плечо, стала тихонько всхлипывать. Потом, зарывшись лицом в его бороду, так расплакалась, что едва не изошла слезами. Хорошо, что Хади сумел успокоить ее.

В тусклом желтом свете лампочки Хади казался злым духом, ему самому было впору заплакать.

Но он не заплакал. Мягко отстранив от себя Шарфи, он подошел к лампочке и сделал огонь посильнее, потом вернулся, поставил лампочку рядом с постелью и начал пристально разглядывать лицо девушки. Шарфи сразу же перестала плакать, вытерла мокрые от слез щеки, пригладила волосы и улыбнулась. Она так близко наклонилась к лампочке, что наверняка опалила бы себе ресницы, если бы Хади не удержал ее. Хади принялся вытирать концом чалмы мокрые глаза и щеки Шарфи, а она смирно сидела на постели, словно ребенок, подняв вверх подбородок. Хади пригладил ей волосы, отнес лампочку в нишу и задул ее. Потом снова сел рядом с Шарфи, положил ее голову себе на плечо и, легонько поглаживая ее шею, шепнул ей на ухо:

— Шарфи.

— Слава Аллаху! — воскликнула Шарфи, прижимаясь к нему. — Ты, оказывается, знаешь, как меня зовут.

* * *

За несколько лет, прошедших после женитьбы, Хади наделал столько кувшинов, горшков и пиал, сколько другой горшечник не сделает за всю свою жизнь. Помогая мужу в работе, просеивая через сито песок или замешивая глину, Шарфи всегда напевала песенку. А Хади старался вращать гончарный круг в такт пению. Они придумали веселую игру. Каждый раз, вынимая из печи кувшин после обжига, Хади постукивал по нему камешком или палочкой и, если звук был чистым и звонким, говорил:

— Я слышу твой голосок, Шарфи.

Шарфи глядела на него с любовью и нежностью. Если же кувшин попадался с трещиной, Шарфи с восторгом кричала:

— А это твой голос, Хади, я слышу твой голос.

И оба они, словно дети, весело смеялись.

Соседки, глядя на них, говорили, что Шарфи ни чуточки не повзрослела после свадьбы, а Хади день ото дня молодеет, и, когда Шарфи отлучалась к колодцу, сообщали об этом Хади, на что тот с улыбкой отвечал:

— Вот и хорошо. Если я не буду молодеть, так ведь мне стареть придется. А сейчас я забыл, что такое головная боль и кашель.

За эти годы Шарфи родила Хади сына, но ребенок умер через два дня. Потом отец Шарфи схватил воспаление легких, и Шарфи пришлось ухаживать за ним.

Дину с Назу отправились в Лайпур на заработки, и через некоторое время от них пришло письмо.

«Что нам делать в деревне? — писали они. — Возиться с глиняной посудой, когда в городе мы пьем чай из фарфоровых пиал?»

Несколько раз приезжал Мурад. Он держал себя так важно, будто по меньшей мере сдал экзамен на бакалавра искусств. Он даже разучился говорить по-деревенски и все слова произносил на городской манер. От волос его за версту несло пальмовым маслом. У него уже начали пробиваться усы. Можно было подумать, что его вытянули в длину, держа за голову и за ноги, — так сильно он вырос. Мурад курил сигареты, вставляя их в длинный блестящий мундштук. Отцу и Шарфи он всегда привозил подарки: то конфеты в коробочках и разноцветных обертках, то позолоченный гребень, то зеркальце.

Но в последний его приезд стряслась беда. Принадлежа к касте гончаров, Мурад завел любовную интрижку с девушкой из касты прачек. Плененный чарами своей возлюбленной, он подарил ей кофточку фасона «Леди Гамильтон» и два флакона духов. Казалось, аромат их вместе со сплетнями распространился по всей деревне, хотя мать отобрала у дочери подарки и заперла их в сундук.

Из-за этой истории Хади как-то сразу осунулся и постарел лет на десять, а Шарфи ходила как в воду опущенная. До поздней ночи толковали супруги о том, как помочь горю, и наконец решили как можно скорее вызвать Мурада из города и женить.

Но не прошло и недели, как Мурад сам заявился, на этот раз со всеми пожитками и постелью.

Он объяснил недоумевающему отцу, что получил расчет потому, что хозяину, сыну Мулка Алима Али, нужен бой, а он, Мурад, уже стал взрослым.

Но через несколько дней Мулк Алим Али пригласил к себе Хади и прочел ему письмо своего сына. В письме говорилось, что сын Мулка отправил Мурада домой, так как тот запятнал его честь. Оказалось, что Мурад отдал всю свою получку соседской прислуге, а вечером привел ее к себе в комнату. Сын Мулка зашел зачем-то в комнату Мурада и застал их там. Служанку он выгнал на улицу, а Мураду купил билет, посадил его в поезд и отправил домой. Но соседские слуги узнали об этом, и уже на следующий день вся история стала известна в конторе, где служил сын Мулка. В конце письма он советовал Хади держать Мурада на привязи, так как тот отъелся на городских харчах и может бог знает что натворить.

Дома Хади отвел Шарфи в сторонку и все ей рассказал.

Шарфи долго сидела, подперев рукой щеку, а потом сказала:

— Женить его надо как можно скорей, а то глаз некуда будет девать от стыда. Бери триста рупий, которые мы скопили, и завтра же отправляйся искать невесту. Кто знает, сколько еще бед он натворит! Дети — это большое счастье, но за ними нужен глаз да глаз. Оставь их без присмотра, и они мигом наберутся всего самого дурного.

Хади изумился, откуда у Шарфи столько мудрости, и тут увидел Мурада, который, мурлыкая себе что-то под нос, шел по двору с трубкой в зубах.

Хади тяжело вздохнул и, накинув одеяло на плечи, вышел во двор.

Отозвав Мурада в сторонку, он рассказал ему о письме.

— Врет он все! — возмутился Мурад. — Сам-то хорош! Да