И, схватив Хади за плечи, Бигу закрутил его, как гончарный круг, но тот, улучив минуту, посмотрел ему прямо в глаза и спросил, отбросив всякое стеснение:

— А что ты скажешь, если я отдам свою Назу за твоего Дину?

— Я скажу, — ответил так же серьезно Бигу, смягчая свои слова улыбкой. — Я скажу, что отдам свою Шарфи за твоего Мурада.

— За Мурада?! — воскликнул Хади так громко, словно они находились в пустыне и вокруг на многие мили не было ни живой души. Потом, покосившись на Шарфи, продолжал шепотом:

— За Мурада? Да он еще ребенок. Ему и тринадцати еще нет.

— Горшок с кувшином сделать может? — спросил Бигу, пропустив мимо ушей слова Хади.

— Да он и глины-то замесить не умеет. Едва только освоил первую суру Корана, как сын Мулка Алима Али увез его с собой в Лахор. Сын Мулка служит в конторе адвоката, а Мурад у него в услужении. Говорят, даже плов научился варить.

— Значит, он в Лахоре?

— В Лахоре. С тех пор как ты его видел в последний раз, прошло шесть лет. Теперь ему уже скоро тринадцать.

— Навсегда на тринадцати не застрянет, — усмехнулся Бигу. — Пройдет пяток лет, и он Дину догонит. Твой отец с дедом были не меньше шести футов ростом, да и ты недалеко от них ушел. Я тебе едва до подбородка достаю. Дети растут, как тыква. Утром был маленьким, а к вечеру, глядишь, вон какой вымахал.

Слова друга обеспокоили Хади. Он подошел к Бигу и, положив ему руку на плечо, сказал:

— Но Мурад слишком молод для женитьбы.

— Бывает и так, — заметил Бигу, — что зрелость приходит, а счастья так и нет.

Хади собирался говорить с Бигу начистоту, но сейчас у него просто язык не поворачивался сказать, что его Назу стала для него настоящим несчастьем, хотя ей только пятнадцать лет. Что же ему делать с семнадцатилетней Шарфи до тех пор, пока Мурад не войдет в года? Как сможет он уберечь ее? Бедные отцы! Ведь какие теперь женихи пошли. Так просто они в дом не зайдут, им, как мулле, подавай угощение и подарки. Иначе они и не посмотрят на бедную девушку.

— Нет, правда, брат, — сказал наконец Хади. — Мурад слишком молод. — И тут же добавил, боясь, как бы Бигу не опередил его: — Пусть Дину возьмет мою Назу, а для Шарфи я сам найду жениха.

— Вот как? — отложив чубук, не без ехидства спросил Бигу. — Зачем же тебе искать жениха для моей дочери, найди его лучше для своей. Думаешь, только у тебя одного есть дочь? — продолжал он, всовывая ноги в туфли. — А ты и о других подумай, у них тоже есть дочери, и они любят их не меньше твоего.

И, открыв крышку трубки, он с такой поспешностью засеменил к печке, будто боялся, как бы там не погас огонь.

Хади не знал, куда деваться от стыда. Он чувствовал себя так, словно бы Бигу одним рывком сорвал с него все одежды и он предстал перед ним в первозданной наготе. Сейчас ему больше всего хотелось убежать куда-нибудь подальше и до конца дней своих не попадаться Бигу на глаза. Он чувствовал себя перед Бигу таким маленьким, таким ничтожным, ну просто как крыса.

— Хочешь затянуться? — спросил Бигу, внезапно появляясь перед ним с трубкой в руках, и продолжал, подсаживаясь к Хади: — Ну что ты так разволновался? Я знаю, о чем ты сейчас думаешь и зачем пришел ко мне впервые после стольких лет. — Даже больше тебе скажу: если бы ты не пришел ко мне, я бы сам к тебе пожаловал.

Хади воспрянул духом. Сделав несколько затяжек из трубки, он протянул ее Бигу, а тот, положив свою руку на руку Хади, сказал очень мягко:

— Послушай, а почему бы нам не сделать так?

— Как?

— Дину станет твоим зятем, а ты моим.

— Я?! — воскликнул Хади.

И, бросив украдкой взгляд на Шарфи, которая помешивала еду в горшке, наклонился к Бигу и, коснувшись его колена, переспросил:

— Я?

— Ну да, ты! А что особенного? Если у тебя чуть-чуть поседели виски, это еще не значит, что ты стал стариком. Тебе нет еще и сорока. Я прекрасно помню, когда ты родился. В то время я был совсем взрослым парнем и продавал на миянском базаре свои горшки и кувшины.

— Но как же я могу, брат Бигу? — взмолился Хади. — Что люди подумают? Они скажут, что я продал свою дочь ради того, чтобы самому жениться на молоденькой.

— А что скажут люди, если твоя дочь состарится в девках? И потом, что нам люди? На каждый роток не накинешь платок. Мы-то с тобой знаем своих дочерей. И глину замесить умеют, и посуду продать, и потолок побелить — на все руки мастерицы. Пусть себе болтают, нам-то что?

— Все это верно, — начал было Хади, но замолчал, так как в это время к ним подошел Дину с цыпленком в руках.

Под вечер, когда Хади стал собираться домой, Дину позвал Шарфи:

— Иди попрощайся с дядей!

Шарфи со всех ног, как маленькая девочка, подбежала к ним и, приветливо улыбаясь, остановилась перед Хади. Но, взглянув на него, смутилась и спряталась за спину брата, а Хади в замешательстве не подал руки Дину. Брат с сестрой так и остались стоять под сливой, молча глядя вслед гостю.

На улице Бигу обнял Хади.

— Ну так как? — спросил он.

— Быть по-твоему, — ответил Хади, сам удивляясь, как он так быстро согласился.

Бигу еще раз прижал его к груди, и они расстались.

* * *

После свадьбы Назу, выходя из дома, Хади избегал людей и, придя домой, старался не попадаться на глаза Шарфи.

Когда вечером, покончив с домашними делами и перемыв посуду, Шарфи гасила лампу и ложилась спать, Хади долго еще ворочался на постели. Едва он закрывал глаза, ему мерещилось, будто со всех сторон на него сыплются искры, точь-в-точь как звезды во время фейерверка, и Хади становилось страшно. Тогда он вставал, открывал потихоньку дверь и выходил на свежий воздух. Поеживаясь от ночной прохлады, Хади долго ходил по двору, думая о Шарфи. То он вспоминал, как она разрисовывает кувшины, то как раздувает огонь в печи