— Эх, нани, — ответил Лакшман, — милость хозяина — вещь ненадежная. Что ему все твои старания и труды? Мало у него родственников, что ли? Так что ты все время донимай его своей просьбой. Таковы причуды божьи, нани. Чтобы чего-нибудь добиться в этой жизни, надо почаще попадаться на глаза начальству, а не хочешь — пеняй на себя.

Тиле ничего не ответил, и Лакшман, решив, что молодой человек внял его совету, похлопал Тиле по плечу:

— Ничего, ничего, бодрись, все будет хорошо. Главное, проси, напоминай хозяину о себе, пока еще есть возможность.

Однако слова Лакшмана не убедили Тиле. «Хозяин не забудет о моей просьбе, зачем же все время надоедать ему». Но шли дни, а ответа на прошение не было. В сердце Тиле закралось беспокойство, и он решил при случае снова изложить хозяину свою просьбу. Но случай все не представлялся. Как на грех, хозяин не покидал своих покоев. Ходили слухи, что его мучит какой-то недуг. «А может, прав был Лакшман? Может, должность наяб-раитара досталась уже кому-нибудь другому? Ведь жаждущих получить ее сколько угодно, они десятками толпятся у каждой двери хозяйского дома». Тиле лишился покоя и сна и наконец, не выдержав, написал новое прошение, которое решил во что бы то ни стало передать хозяину, не дожидаясь, пока тот выздоровеет. Но вдруг смелость покинула его: хозяин мог разгневаться на его дерзкую выходку. К тому же через кого передать конверт? Швейцар наотрез отказался, так как ему велено было ничего не передавать без особого на то разрешения. Будь что будет, решил в конце концов Тиле и послал прошение заказным письмом.

«Миллион миллионов раз ежедневно взывает смиренный слуга к блистательной богине Кали Чандешвари, чтобы она ниспослала благоденствие Вам, лучшему из лучших, милосерднейшему, добродетельнейшему, воплощению божьей благосклонности, — писал Тиле. — Пятнадцать дней назад я подал прошение на Ваше имя с просьбой предоставить мне должность наяб-раитара, освободившуюся в конторе по учету зерна. Опасаясь, что, по случайности, мое первое прошение могло затеряться, я осмелился обратиться к Вам вновь даже в такой момент, когда занемогло добродетельное тело саркара. Поверьте, я вижу смысл всей моей жизни в том, чтобы повторять, как строки стихов: «Пусть здравствует, пусть здравствует, пусть здравствует саркар!» Даруйте же мне Вашу милость, саркар!»

В ответ на это исполненное нижайшего почтения послание хозяин велел передать, что сейчас ему нездоровится и решать этот вопрос он пока не будет. После такого известия бедняга Тиле не осмеливался больше тревожить хозяина до тех пор, пока тот окончательно не оправится от болезни.

Случилось это через несколько дней. Вся прислуга и охрана ждали у дверей появления хозяина. Наконец к дому подкатила машина. Когда хозяин стал усаживаться на заднее сиденье, к нему подбежал Тиле и, просительно сложив руки, истошно закричал:

— Саркар!

Хозяин покосился в его сторону и, подняв руку, грозно произнес:

— Я помню.

Машина тронулась. Тиле побежал рядом. Машина уже набрала скорость, но Тиле не отставал. Тогда хозяин в гневе закричал:

— Остановите этого глупца! Или он под колеса захотел?

Стараясь расслышать, что говорит хозяин, Тиле едва не касался машины, но неожиданно поскользнулся и упал на газон. Машина вылетела за ворота, а Тиле так и остался лежать среди поломанной герани. Нестерпимо ныла рука. Тиле поднялся и, сгорая от стыда, поторопился убраться подальше, прежде чем к месту происшествия подойдут остальные слуги. Он понятия не имел о том, что швейцар и садовник, издали наблюдавшие эту сцену, направились к клумбе, подсчитали разбитые горшки и записали, сколько попорчено цветов.

Дома Тиле подвязал ушибленную руку. В довершение всего на него накинулась жена, обзывая безумцем и идиотом. Всю ночь Тиле не мог сомкнуть глаз. Что теперь скажет хозяин? Что будет? Как теперь он покажется ему на глаза? До самого утра Тиле тяжко вздыхал. А на следующий день, замирая от страха, пошел на службу. Вдруг от звуков чьего-то голоса у Тиле чуть не лопнули барабанные перепонки: «Должность-то наяб-раитара получил родственник сардара Джангамвира».

Осознав наконец смысл сказанного, Тиле почувствовал себя так, будто свалился вниз со страшной высоты. Значит, напрасны были все его старания, все труды. Один немилостивый взгляд хозяина превратил в прах все его заслуги в этом рождении. Теперь Тиле засмеют.

Терзаемый этими мыслями, Тиле подошел к швейцару.

— Салам, — сказал он и хотел войти в дом. Но привратник решительно остановил его.

— С сегодняшнего дня, нани, не велено впускать тебя в дом. Хозяин рассердился за то, что ты разбил горшки с цветами. И нам изрядно попало. Всегда так, другие натворят, а ругают нас.

Тиле побрел назад. Пусть так. Никогда больше ноги его не будет в этом доме.

И теперь, когда Тиле Бхадари спрашивают, где он работает, Тиле делает большие глаза и отвечает:

— Разве всем в квартале не известно, что ко дню полнолуния я получил должность наяб-раитара. За свою примерную службу я удостоился лучшей участи, чем те, кто вынужден искать службу даже сейчас, когда в стране демократия.

Сказав это, Тиле хохочет до упаду, хватаясь за живот.

Перевод с непальского Л. Аганиной и Н. Королева.

Паризат

НЕ РОЖДЕННЫЙ МНОЙ СЫН

Рассказ

Паризат (род. в 1936 г.) — поэтесса и прозаик. Автор романов «Лишенный величия» (1963), «Мимоза» (1965), «Человек незрелого возраста» (1974), а также ряда рассказов.

На русский язык произведения Паризат не переводились.

Дом мой стоит на главной улице. Сюда же выходит и окно комнаты, у которого я часто просиживаю часами. Раньше не то что смотреть из окна, даже приникнуть к узкой щели в ставнях считалось страшным грехом. Но теперь времена переменились, как-никак в стране свергли деспотов Рана и женщины получили право на образование!

Отработав свои утренние часы в школе, я усаживаюсь на стул возле подоконника. Меня мало интересует то, что у нас сейчас пишут, ставят в кино, о чем спорят. Я предпочитаю, глядя в окно, читать саму жизнь. Правда, и она оставляет меня равнодушной. Одни и те же давно знакомые лица клерков, студентов, торговцев овощами. Я ни с кем не заговариваю, ни с кем не встречаюсь взглядом.