Однажды вечером, закрыв лавку, Сани стояла на пороге своего дома. Тихие сумерки унесли ее в мир мечтаний.

В прозрачной сероватой дымке рождался и исчезал желанный образ. Сколько раз стояла она у этой двери, устремив глаза вдаль, потеряв всякую надежду, но не желая с ней расстаться. Однако он не возвращался. На глаза Сани набегали слезы, и в них растворялась боль сердца. Вот и сегодня Сани стояла, погруженная в свои горькие думы, ожидая уже не путника, а эти облегчающие душу слезы.

— Здесь можно заночевать? — Сани подняла глаза и увидела уже немолодого человека. Словно громом пораженная, всматривалась Сани в лицо путника.

— Так можно здесь заночевать?

Лицо Сани вспыхнуло и тут же стало мертвенно-бледным. Глядя куда-то в пространство, она с трудом проговорила:

— Конечно, можно, где ваши носильщики?

— Сейчас подойдут, — сказал путник, садясь на камень. — Как давно я покинул Мадхеш. Кажется, и дорога, и горы стали другими. В тот раз я останавливался в этом доме и сейчас решил заночевать здесь, если благополучно доберусь. Вы, наверно, мать Сани? А сама она где?

Сани не сразу поняла смысл этих страшных слов, а когда поняла, ей показалось, будто они вонзились ей в грудь, как клинки острых кхукхури[154]. Земля качнулась под ногами. Нет, она не могла так сразу проститься с единственной мечтой, согревавшей ей душу.

Человек, ты один озарял жизнь этой женщины. К твоим ногам были брошены все надежды и желания, вся боль, вся горечь, но разве знал ты об этом? Так зачем же тебе знать, что несколькими словами ты безжалостно разбил любящее сердце?

— Нет, я не мать Сани, я сама Сани. — Голос женщины прозвучал глухо, словно издалека.

— Теперь я узнал вас. Однако безжалостны были к вам эти годы, — с усмешкой произнес путник.

И Сани вдруг увидела свои руки, такие же морщинистые, как и лицо, и впервые она подумала о том, что три четверти пути уже пройдено.

На рассвете, как и много лет назад, путник отправился в дорогу. Наступил конец долгим томительным ожиданиям. Надежда больше не согревала жизнь Сани.

Теперь до конца дней в ушах у нее будут звучать слова: «Безжалостны были к вам эти годы…»

Если бы одни годы!

Перевод с непальского Л. Аганиной и Н. Королева.

Мукунд Дхунгель

ПОЛАКОМИЛИСЬ

Рассказ

Мукунд Дхунгель (род. в 1930 г.) — новеллист, автор сборника рассказов «Подъемы и спуски» (1965).

Отдельные рассказы М. Дхунгеля переведены на русский язык.

У почтенного сардара[155] справляли свадьбу. И, как полагается в подобных случаях, в доме царили шум и суматоха. Суетились женщины; поддавшись общему настроению, везде шныряли ребятишки, гремела музыка, хлопали двери, время от времени слышался шум подъезжающего автомобиля с богатыми гостями.

Один стол был накрыт по-современному, другой — по старинке, с листьями вместо тарелок. И обслуживались они, соответственно, на европейский и непальский лад. Принимать так принимать! Никто не был забыт. Даже те, кто убирал обширные владения щедрого сардара.

Харимая и ее сын Кришнача из касты мусорщиков скромно примостились в самом дальнем углу двора и с нетерпением наблюдали за свадебным пиршеством. Они тоже пришли на свадьбу полакомиться. Сидели, сидели, а стол перед ними оставался пустым.

Наконец к ним подошел слуга Бире со стопкой листьев.

— Ну вот наступил и наш черед отведать господского угощения, — обрадовались мать с сыном.

Глотая слюнки, они жадно следили за проворными руками Бире, раскладывавшего листья, хотя, из приличия, всячески старались скрыть свое нетерпение. Но вот он шлепнул перед ними последний лист, и оба разом потянулись к еде. Каково же было разочарование, когда они увидели, что на листьях щедро свалены в кучу остатки с тарелок именитых гостей.

Харимая дольше жила на свете и по опыту знала: дали — ешь! Иначе голодным уйдешь. Но Кришнача рассердился:

— Мы не за объедками сюда пришли! — и решительно отодвинул угощение.

— Кому же тогда и подбирать объедки, как не мусорщикам? — сказал Бире. — Добрая еда у нас добрым гостям положена. Не тебе привередничать. Ведь кроме грязи ты ничего не видел!

— А что, мусорщик не человек? Всю жизнь на вас работаем и даже на свадьбе хорошего куска не увидели. Где же справедливость?

— Я человек маленький… Что хозяйка приказала, то и принес.

«Что за жизнь у нас, — с гневом думал Кришнача. — Работаешь как проклятый и никогда не поешь досыта. Все только презирают да гонят прочь… А не будь нас, не чисти мы вашу грязь, вы сгнили бы в своем же навозе. И нас еще грязными мусорщиками обзывают. Этот богач сардар и двух рупий нам не платит. Зато спеси у него на миллион. Строят из себя благодетелей, а раз в жизни накормить как следует не могут. Значит, мусорщики не люди? А вот устроимся мы на другое место и будем платить вам по две рупии, чтобы вы за нами навоз убирали. Не уберете, не сможете, хоть тысячу рупий вам заплати. Это точно. Только и знаете нос кверху драть. А были бы порядочными, накормили бы нас по-человечески».

Вдруг Кришнача взглянул на мать. Склонившись над листом, она с жадностью ела.

— Что ты делаешь? — обрушился он на мать. — Черт знает, кто только не копался в этом. Выплюнь сейчас же.

— Ты что, рехнулся? Ведь другого не дадут!

— Потому и не дают, что ты это ешь. А откажись — так не посмеют больше совать всякую дрянь!

Однако Харимая никак не могла оторваться от листа с едой.

— Не ешь, а то я выброшу все это!

— Ради бога, не шуми, — взмолилась мать. — Сиди тихо. Лучше я потом попрошу для тебя чего-нибудь получше.

Слова матери подлили масла в огонь. И Кришнача еще сильнее разошелся. Он вскочил со своего места, отшвырнул ногой листья с объедками и, перешагнув через них, выбежал со двора.

«Когда же мы будем жить, как люди? — лихорадочно раздумывал он по дороге домой. — Говорят же, что в других странах не таскают, как у нас, мусор в старых консервных банках, а гонят его по трубам. Рабочие там хорошо одеты, ходят в чистом. И никто их не презирает. Презирают тех, кто ест за счет других. Вот бы у нас такой порядок завести…»

Неизвестно, до чего бы еще додумался Кришнача, но тут показался его дом, если можно назвать домом лачугу из двух клетушек. Переступив порог, вконец измученный Кришнача бросился на подстилку