Далип заказал мой портрет известному художнику Джорджу Ричмонду. Сын очень серьезно относится к тому, как будет выглядеть портрет, и планирует повесить картину в своем новом замке. Он лично выбрал, в чем я буду позировать: в синей шелковой гагре и такой же блузке. По словам Далипа, в них я вся сияю. К этому наряду он подобрал покрывало с золотой каймой и надел на меня драгоценности, которые специально забрал из банка. Заметнее всего будут жемчуга и изумрудное ожерелье, которым сын любовался еще в детстве. Художник, несомненно, мастер своего дела, но работает медленно и дотошно, что иногда меня злит, поскольку теперь я быстро устаю. Однако терплю все неудобства, потому что так хочет мой сын, и изо всех сил стараюсь выглядеть по-королевски даже при накопившейся усталости. Говорят, в портрет проникает часть энергии изображенного на нем человека, поэтому, позируя, я про себя читаю молитвы. Мне нравится мысль о том, что мой дух и благословения гуру будут хранить сына, когда меня не станет.

Мне некому признаться, что меня беспокоит судьба Далипа после моей смерти. Я его очень люблю, но не могу не признать, что в нем нет силы характера и упрямой сосредоточенности, которая была у его отца и даже у меня. Он словно тонкое деревце, которое гнется туда, куда дует ветер. То он злится на Министерство по делам Индии за махинации с положенным ему содержанием, клянется уехать на родину и посвятить себя заботе о бедных, а то вдруг получает приглашение в поместье одного из друзей и радостно уезжает гоняться за лисами. Или он обижен на Викторию за ее роль в потере нашей державы и Кохинура, а на следующий день принимает приглашение к ней на обед и радуется, когда королева представляет его гостям как самого важного из иностранных принцев при ее дворе. Прямо сейчас он так увлечен замком Хазероп, поместьем, которое купил, что совсем забыл об интересе к сикхизму. Далип строит фантастические и экстравагантные планы перестройки здания, чтобы оно напоминало Шиш-Махал. Он показывал мне чертежи куполов и башенок, резных мраморных колонн и стен, отделанных стеклянной инкрустацией.

Я чувствую, что Далип до сих пор в глубине души тоскует по дворцу, в котором вырос и который, скорее всего, больше никогда не увидит. Если Далип построит здесь подобие Шиш Махала, это его, наверное, утешит. Когда гости будут восхищаться его домом, он сможет рассказать им, насколько великолепнее была Бадшахи-Кила, где он правил. Может быть, тогда люди смогут хоть чуть-чуть представить себе его былую славу. Я сочувствую сыну, но с ужасом думаю о том, во сколько обойдется перестройка, и умоляю не торопиться. Сначала Далип обнимает меня и говорит, что я слишком много беспокоюсь, но наконец обещает, что не станет торопиться воплощать самые сложные части своего проекта.

Кто будет сдерживать его экстравагантные порывы, когда меня не станет?

* * *

Кажется, день моей смерти приближается. Я тяжело дышу от малейшей нагрузки, в груди часто появляется резкая боль. Я перестала гулять, хотя иногда так хочется постоять под раскидистыми кронами сладких каштанов в парке. Они напоминают мне гуавовые деревья моей юности, хотя, возможно, общие черты между ними замечаю только я. Когда мне трудно дышать, Маахи непременно вызывает врача, но он мало что может сделать, кроме как выписать очередные эликсиры и порекомендовать покой и отдых.

– Отдохну, когда умру, – говорю я Маахи. – А пока дай мне провести побольше времени с сыном.

Я заставила всех слуг поклясться, что они не скажут Далипу о моей болезни. Не хочу, чтобы он беспокоился или решил сидеть у моей постели. Он только-только начал получать удовольствие от нового дома и более щедрого содержания, не стоит портить ему удовольствие. Поэтому, когда Далип приезжает в город, я прячу усталость и засиживаюсь допоздна: слушаю его всё более масштабные планы на поместье, перебираю архитектурные чертежи, пытаясь слабыми глазами рассмотреть детали, на которые он указывает. Далип радостно и очень подробно описывает, как к нему недавно приезжала охотиться большая компания аристократов, включая принца Уэльского, и как они восхитились обилием дичи в поместье. Сын с гордостью сообщает, что стрелял лучше всех в этой компании. А когда он наконец везет меня в Хазероп, я собираю все оставшиеся силы, чтобы сын мог поводить меня по поместью и все мне показать.

Но через год Далипу надоедает Хазероп. Он заявляет, что продается имение куда лучше: Эльведен в Суффолке, очень близко к Лондону. Да еще и возле океана, а морской воздух пойдет мне на пользу. Что особенно важно, там хорошая охота, но при этом дичи есть где размножаться. Сын планирует продать Хазероп и купить Эльведен.

– Разве ты сможешь себе это позволить?

– Никаких проблем! – победно объявляет он. – Правительство согласилось предоставить мне заем.

Мне кажется, что для британцев это до странности филантропический поступок, и действительно, когда я начинаю уточнять, выясняется, что Далипу придется платить проценты с займа. Теперь я беспокоюсь еще больше. Каким образом мой сын, единственный источник дохода которого – сомнительная щедрость правительства, сможет с этим правительством расплатиться? Я понимаю план британцев: так они будут еще крепче держать его в руках.

Как ему теперь требовать соблюдения своих прав, возвращения обманом отнятого у него в Пенджабе имущества?

Я рекомендую Далипу быть благоразумнее, рассказываю, что Саркар считал правильным жить по средствам, говорю о том, как экономно жила сама, когда овдовела, лишь бы ощущать, что я ни от кого не завишу. Далип вежливо слушает, демонстрируя уважение ко мне, но я чувствую его нетерпение. Едва я заканчиваю, он велит слугам убрать со стола и разворачивает карту земель вокруг Эльведен-холла. Сын планирует заселить угодья степными рябками, фазанами и куропатками и организовать первую ястребиную охоту в этой части Англии. Как только пройдет ужасный кашель, от которого меня всю трясет и дышать тяжело, он отвезет меня в Эльведен и