Мы несемся галопом, опустив головы; Брут и Голиаф чувствуют, что мы торопимся, и мчат со всех ног, взбивая копытами грязь.

– Ребекка Фостер за тобой не посылала, – кричит Лекарка, и ветер почти уносит ее голос.

– Что?

– Ее муж приезжал ко мне и прямо сказал, чтобы я тебе ничего не говорила.

– Так зачем сказала? – кричу я.

– Ребекка твоя пациентка! Я знаю, что ты за нее переживаешь. – Лекарка тычет в меня своим длинным пальцем. – И я давно уже знаю, что люди приходят ко мне, только когда хотят сохранить секрет. У меня такие мотивы вызывают недоверие, уж прости.

Меня задевает новость о том, что Ребекка хотела скрыть от меня свои роды. Что не хотела меня видеть. Я принимала обоих ее сыновей.

– И давно это было? Когда Айзек приходил?

– Меньше часа назад! – кричит Лекарка.

– Когда начались схватки?

– Не знаю.

Уже почти час ночи, и я гоню Брута быстрее. Галопом до Крюка десять минут ехать. Мы не знали, в каком она состоянии, так что этот срок вполне мог оказаться слишком долгим.

Небо ясное и темное, как чернила, и светит нам только тонкий полумесяц убывающей луны. Если б не она и не россыпь звезд, мы бы ехали в полной тьме. Когда мы переезжаем мост через Милл-Брук, я замечаю тень, которая убегает с нашего пути. Черно-серебристую тень с янтарными глазами.

Буря наблюдает за тем, как мы мчимся прочь.

* * *

Крики слышны даже со двора.

Лекарка соскальзывает с седла и бросает мне поводья Голиафа.

– Встретимся внутри, – говорит она мне.

Я спешиваюсь, потом веду обоих коней к коновязи и привязываю их. Они устали, так что теперь склоняют головы к корыту, чтобы как следует напиться холодной воды.

Беру медицинский саквояж, не очень понимая, что нас ждет внутри. Айзека нигде не видно, но я знаю дом и иду прямо в спальню.

У Ребекки под спиной подушки, но она вся выгнулась. Рубашка задрана до ребер, ноги расставлены, колени согнуты. Глаза закрыты. По виску стекает тонкая струйка пота. Она сжимает в горстях одеяло, на котором лежит, зубы у нее сжаты.

Лекарка смотрит на меня своим обычным пугающе спокойным взглядом и слегка покачивает головой.

– Она готова?

– Non [20], – говорит она, показывая на твердый шар живота Ребекки. Он все еще высоко под ребрами, а не опустился к бедрам, расплющившись в ширину, как нужно, чтобы она смогла тужиться. Лекарка жестом подзывает меня. – Иди сюда.

Я сбрасываю плащ и ставлю саквояж в изножье кровати. С первого взгляда ясно – головка ребенка еще не опустилась, и, несмотря на боль, роды еще только начинаются.

Как только схватка проходит, Ребекка открывает глаза. Если она и удивлена при виде меня, то не показывает этого. Или ей просто все равно.

– Я звала Лекарку, – говорит она.

– Я знаю. Но я все равно пришла. Я тебя одну не брошу. Где Айзек?

Ребекка поднимает руку и показывает на потолок.

– Наверху, – произносит она, тяжело дыша. – С мальчиками. Они боятся.

С ней нет никаких женщин. Ни семьи. Ни друзей. Только Лекарка и я. И я боюсь, что этого недостаточно.

– Хватит уже! Пожалуйста, хватит! – умоляет Ребекка, когда тело ее неумолимо сводит очередной схваткой.

Я смотрю на Лекарку – не потому, что не знаю, что делать, а потому, что ее выбрала Ребекка и я не хочу навязывать свою помощь там, где ее не хотят.

– Ребенок не поворачивается. Я уже пробовала, – говорит Лекарка.

– И изнутри пробовала?

Она качает головой.

– Pas encore [21]. Тут требуются deux [22]. Une [23], чтобы повернуть, и une, чтобы держать роженицу.

Ребекка уже никнет, ее измучили долгие попытки исторгнуть этого ребенка из своего тела.

Я опускаю руки в ведро для умывания, тщательно мою их щелочным мылом и встаю рядом со Лекаркой в изножье кровати. С нее сняли все постельное белье и свалили в углу, а под Ребеккой подстелено сложенное пополам старое стеганое одеяло, на которое и должны будут течь кровь и вода. К счастью, и того, и другого пока немного, но в комнате пахнет родами.

У человеческого тела есть запах. Не просто пота, испражнений, газов или крови, а более глубинных его частей. Этот запах влажный, земляной, с металлическим привкусом железа. Все движущиеся, пульсирующие части, которые составляют наше нутро, пахнут как природа, влажная и зеленая, как земля после дождя. Но эти запахи человек редко замечает до таких вот моментов. Родов. Травм. Несчастных случаев. Разных способов, которыми человека выворачивает наизнанку.

– Когда у тебя начались схватки? – спрашиваю я.

– После… – она скрежещет зубами. – После полудня. Днем.

– Почему ты раньше не послала за помощью?

Отчаяние в ее глазах показывает, насколько правдивы ее слова.

– Потому что не хочу, чтобы этот ребенок родился.

Ребекка рожает девять часов с ягодичным предлежанием и быстро приближается к пределам того, что способны вынести ее тело и душа. Она измучилась и еле шевелится.

– Или ты его родишь, или умрешь, – говорю я ей.

Она понемногу начинает осознавать то, что я ей говорю.

– Мои мальчики…

– Ты все еще им нужна. И Айзеку тоже. Так что надо вытащить этого ребенка. А значит, нам придется его развернуть.

– Ладно.

– Но снаружи мы это сделать не сможем. – Сделав паузу, я говорю: – Будет больно. Ты понимаешь, что я говорю?

Ребекка опускает голову, но я не могу сказать, кивает она ею или качает. И неважно, больно будет или нет, – чтобы Ребекка дожила до утра, это придется сделать.

Лекарка складывает ладони, будто молится, потом подносит их к лицу так, что большие пальцы касаются носа. Она шепчет что-то по-французски, но единственное слово, которое я разбираю, – это Dieu.

Бог.

Когда Лекарка снова открывает глаза, она смотрит только на вход в лоно Ребекки и на ребенка, застрявшего внутри.

– Придется подождать, пока боль не пройдет, – говорит она. – Иначе не получится.

Схватка долгая и мучительная, Ребекке сводит спину, и она выгибается, крича так громко, что в горле у нее застревает воздух, она кашляет, потом давится.

– Дыши, – говорю я. – Вдох через нос, выдох через рот.

Как бы тяжело ни было слышать, как она мучается, но об этом сейчас думать не стоит, пусть даже я знаю, что мальчиков Ребекка рожала в твердом и решительном молчании. Ни разу ни одного стона. Именно из-за такой разницы меня нервирует этот пронзительный ужас, и я невольно гадаю, насколько это связано не с физической болью от рождения ребенка, а с тем, как он был зачат.

– Встань сбоку от нее. Когда скажу, нажми на верх ее живота. – Лекарка показывает на основание своей ладони. – Вот так.

Я делаю, как мне сказано; мы ждем, пока не утихнут последние волны схватки, а я тем временем убираю со лба Ребекки влажные волосы, вытираю слезы с глаз.

– Прости, – шепчет Ребекка, – что не позвала тебя. Я не…

– Тсс, тебе не за что извиняться.

– Я не хотела, чтобы ты пришла, потому что…

Лекарка кивает, и я упираюсь в верхнюю часть живота Ребекки основанием