Мы собрались во дворике с гильотиной и пересчитали, все ли на месте. Последний из пришедших вновь запустил генератор – к нему мы подключили таймер. После этого у нас оставалось двадцать минут. В небе все еще кружила парочка «ланкастеров», бросая вызов прожекторам, и ночь полнилась звуками вялой стрельбы из зениток: многие орудия обслуживали местные ребята, которых нацисты мобилизовали для усиления оккупационной армии, и они совершенно не горели желанием палить по самолетам союзников. У нас было двадцать минут, чтобы убраться с площади Ирондель, и, вероятно, еще час, чтобы спрятаться в укрытия, прежде чем прозвучит сигнал отбоя воздушной тревоги.

Требовалось найти поблизости приют для раненого парня, Митрайет с этим разобралась, а остальные ретировались на велосипедах и пешком. Мы с моим ямайским стрелком выбрали извилистый маршрут, включавший несколько садовых оград, чтобы избежать застав на дороге. И были уже за пределами города, ехали вдвоем на велосипеде (я стояла сзади на приваренной к раме железяке, а он крутил педали, потому что весил куда больше меня), когда раздался взрыв.

Тряхнуло так, что мы упали, хоть и не почувствовали самого взрыва, просто были ошеломлены грохотом. Пару минут я сидела на дороге и хохотала, как ненормальная, все вокруг освещала полная луна и пламя пожара, а потом спасенный стрелок очень мягко заставил меня вернуться на велосипед, и мы опять устремились прочь от Ормэ.

– Куда дальше, мисс Киттихок?

– На развилке бери влево. И называй меня просто Киттихок.

– Тебя и правда так зовут?

– Нет.

– Ага, – сказал он, – и ты не француженка.

– Нет, я англичанка.

– Что ты делаешь во Франции, Киттихок?

– То же, что и ты. Мой самолет сбили.

– Ты меня разыгрываешь!

– Вовсе нет. Я первый офицер Вспомогательной службы воздушного транспорта. И могу поспорить, тебе тоже никто не верит, что ты стрелок Королевских ВВС.

– Тут ты права, красотка, – с чувством подтвердил он. – Авиация – мир белых мужчин.

Я крепко обнимала его за талию и надеялась, что он не такой бабник, как Поль, иначе придется его тоже застрелить, когда мы на пару застрянем под крышей сарая Тибо.

– Что тебя так расстраивает, Киттихок? – мягко спросил он. – Отчего ты так плачешь? Взорвали гестапо, ну так туда ему и дорога.

Я нависала над его плечом, прижималась к нему, всхлипывала ему в спину.

– Там держали мою лучшую подругу. В той же камере, что и тебя. Целых два месяца.

Он молча крутил педали, осмысливая мои слова. И наконец спросил:

– Она там умерла?

– Нет, – ответила я, – не там. Но ее все равно больше нет.

И вдруг почувствовала сквозь его куртку, что он тоже плачет, слегка вздрагивает от тихих сдавленных всхлипываний, в точности как я.

– И мой лучший друг погиб, – проговорил он тихо. – Он был нашим пилотом. Когда нас подбили, он повел самолет к земле, держал его ровно, чтобы все могли выпрыгнуть с парашютом.

Только сейчас, пока я писала эти строки, только сейчас до меня дошло, что я и сама сделала в точности то же самое.

Странно: когда стрелок рассказывал о своем друге, мне казалось, что тот совершил самый геройский поступок на свете, и я до ужаса удивлялась, как можно быть таким отважным и самоотверженным. Но сама в такой же ситуации вовсе не чувствовала себя героиней, просто слишком боялась прыгнуть.

Позади нас полыхал Ормэ, мы ехали в лунном свете и до самого конца пути так и не смогли унять слезы.

Две ночи – если точнее, полторы – мы спали спина к спине на крохотном чердаке старого полубревенчатого сарая Тибо и резались в «очко» колодой жутко непристойных карт, которые я умыкнула в одном из тайничков Этьена Тибо. Вчера ночью, в понедельник, за нами заехал шофер хозяйки розария и отвез забрать «розали», чтобы отправиться на поле, где должен был сесть наш самолет.

Тибо в третий раз обняли и расцеловали меня на прощание – Амели очень суетилась, маман пыталась всучить на память дюжину серебряных ложек, – я еле выдержала. В глазах Митрайет стояли слезы, и я впервые видела, чтобы она так переживала из-за того, что не имеет отношения к крови и смерти.

В этот раз она с нами не поехала. Надеюсь, что все они…

Вот бы знать, как за них молиться. Вот бы знать.

* * *

«Розали» ждала нас на подъездной аллее большого дома на берегу реки. Когда мы туда прибыли, было еще светло, так что шоферу не грозили неприятности, и пока другую машину загоняли в гараж, старая дама с белыми, как у Джули, волосами взяла меня за руку, так же как в тот первый, ужасный день, и молча повела в свой холодный сад.

Внизу у реки лежала охапка дамасских роз, целая громадная гора роз того сорта, что цветет осенью. Хозяйка дома срезала все до последнего цветы, еще остававшиеся в саду, и сложила в курган.

– Нам наконец разрешили их похоронить, – сказала она мне. – Почти всех закопали у моста. Но я ужасно злилась из-за этих бедных девушек, двух милых молодых девочек, которые четыре дня лежали в грязи, служили кормом крысам и воронам! Это неправильно. Противоестественно. Поэтому, когда мы похоронили остальных, я попросила мужчин принести девочек сюда…

Джули похоронена в розарии своей двоюродной бабушки, она завернута в вуаль, которая была на ее бабушке во время первого причастия, и на могиле у нее лежат дамасские розы.

Конечно же, ведь с Дамаском связано и название ее ячейки.

Я так и не узнала, как зовут двоюродную бабушку Джули. Неужели так вообще бывает? Кто эта дама, я поняла совершенно неожиданно, меня словно настигло озарение. Когда она сказала, что похоронила девушек в вуалях, которые они с сестрой надевали на первое причастие, мне вспомнилось, что бабушка Джули родом из Ормэ, потом вспомнилась история ее двоюродной бабушки, слова, которые та сказала мне про ужасное бремя, и тогда в голове что-то щелкнуло, встало на свои места, и я догадалась.

Но я ничего не сказала ей: у меня просто не хватило духу. Похоже, она просто не знала, что похоронила у себя в саду Джули: ведь Катарина Хабихт должна была скрывать свое настоящее имя, чтобы никого не подставить. Наверное, мне следовало что-то сказать. Но я просто не смогла.

Ну вот, я опять вся в слезах.

* * *

Я услышала, как подъехала машина, так что, вероятно, за мной скоро придут, но мне хотелось бы закончить рассказ о том,