Горит горит горит горит

Хоть повесьте меня, хоть зарежьте,

Хоть заставьте платить головой,

Все равно Охиндун будет мною сожжен,

Ведь покуда еще я живой.

Ормэ у меня в голове по-прежнему горит. Но я в Англии. Я вернулась в Англию.

И знаете, возможно, меня отдадут под трибунал. Возможно, меня будут судить за убийство и повесят. Но я чувствую лишь облегчение, одно сплошное облегчение, как будто последние два месяца провела под водой и дышала через соломинку, а вот теперь наконец снова оказалась на воздухе. Я долгими, сладкими глотками вбираю его в легкие, этот холодный сырой воздух декабря с запахом бензина, угольного дыма и свободы.

Насмешка в том, что я не свободна. Я нахожусь под домашним арестом в коттедже на аэродроме Лунной эскадрильи. Заперта в своей обычной спальне, той самой, которую раньше делила с Джули, и даже под окном поставили часового. Но все равно ощущение свободы никуда не девается. Если меня повесят, то чисто, так, что шея сразу сломается, и вообще-то я заслуживаю такой участи. Зато меня не заставят никого предавать. Не заставят смотреть, как пытают людей. Не станут жечь тело, превращая плоть в студень. И непременно поставят дедушку в известность о случившемся.

Сюда прислали проклятого хитроумного офицера разведки Джули, и теперь мне предстоит допрос. Убеждена, он пройдет без помощи паяльника, ледяной воды и булавок. Может, разведчик использует в качестве довода чашечку чая. У меня множество причин бояться допроса, но пыток я не жду.

Даже не верится, насколько защищенной я тут себя чувствую. И неважно, что я под арестом. Просто у меня ощущение полной безопасности.

Рапорт о чрезвычайном происшествии № 2

Успешная диверсия и уничтожение штаб-квартиры гестапо,

здание «Шато де Бордо», Ормэ, Франция, 11 дек. 1943 года

Мои отчеты – это такая ерунда!

Я знаю, что союзники планируют полномасштабное вторжение в оккупированную Европу, с танками, самолетами и планерами, полными солдат, но когда я думаю об освобождении Франции, мне рисуется армия мстителей на велосипедах.

Именно так мы прибыли в Ормэ субботней ночью, с разных сторон, у всех были корзины и коробы с самодельной взрывчаткой. Сигнал воздушной тревоги не раздался до наступления комендантского часа, мы притаились кто где и очень нервничали. Могу поспорить, что за каждым газетным киоском в Ормэ укрылся начиненный бомбами велосипед. Сама я не меньше двух часов пролежала под грузовиком с одним из приятелей Митрайет. Спасибо Джейми, что оставил мне ботинки!

Чтобы открыть задние ворота, их пришлось взорвать: рискованно, конечно, но, когда начался налет, никого поблизости не было, а для следующей двери у нас был ключ. Больше всего тогда я боялась нарваться на проклятых собак. Бедные старые псы, ни в чем они на самом деле не провинились. Мне не пришлось ничего с ними делать: Митрайет не знала жалости.

Понимаю, что нужно написать обо всем объективно и в деталях. Но отчитываться особо не о чем. Мы действовали быстро и эффективно, точно знали, куда идти, – каждая команда из двух-трех человек действовала в определенном секторе и выполняла конкретные задания: перебить собак, отпереть двери, разобраться с заключенными, разместить взрывчатку.

И убраться восвояси. Я бы сказала, на все про все ушло полчаса. Точно не больше трех четвертей часа, ведь по сути «Шато де Бордо» – не тюрьма, и заключенных там было не слишком много, в общей сложности семнадцать. Среди них не оказалось ни одной женщины. Но…

Я нарочно спланировала так, чтобы нам с напарником досталось освобождать узника, который занимал камеру Джули. Но упустила из виду, что для этого придется пройти через допросную, примыкавшую к помещению, где держали мою подругу.

К счастью, в допросной никого не оказалось, но, ох, у меня сил нет даже подумать о том, каково там было. Воняло внутри невероятно. От одного воспоминания меня начинает тошнить. Мы вошли, в лицо ударил смрад, и в первый миг я не могла ничего делать, лишь ахнула и постаралась сдержать рвотные позывы. Мой напарник-француз покачнулся и схватился за меня, чтобы не упасть. Конечно, мы освещали себе путь фонариками, поэтому ничего как следует не рассмотрели, только смутные очертания кабинетной мебели, стальные стулья, столы, пару шкафов, ничего чересчур зловещего, однако вонь там стояла самая тошнотворная, самая адская в моей жизни: пахло вроде бы как в переполненном сортире, а еще аммиаком, тухлым мясом, палеными волосами, рвотой и… нет, не могу, меня выворачивает даже сейчас, когда я пытаюсь об этом написать. Только потом мне пришло в голову, что Джули находилась в этом смраде восемь недель; ничего удивительного, что перед интервью с Пенн ей позволили вымыться. В любом случае мы могли думать лишь о том, чтобы поскорее убраться оттуда и не задохнуться. Натянули пальто так, чтобы закрыть носы, открыли дверь в камеру Джули и потащили ошеломленного узника, которого теперь там держали, через жуткую допросную в коридор.

Парень, которого мы спасли, не понимал французского. Оказалось, что он вообще с Ямайки, стрелок Королевских ВВС, его сбили на прошлой неделе. Возможно, нацисты надеялись вытянуть из него план наступления союзников? Он не слишком пострадал, поскольку за него еще не взялись, даром что всю неделю почти не кормили; он даже смог вынести на себе заключенного с раздробленными коленями.

Он славный парень, этот ямаец, и он сейчас здесь. То есть вряд ли он, конечно, прямо в коттедже; думаю, его отправили на военный аэродром, но я имела в виду, что он вместе со мной вернулся в Англию. И в сарае у Тибо тоже прятался вместе со мной. Он из Кингстона, у него трое детей, все дочки. Ямаец спешил за мной по главной лестнице ужасного, опоганенного отеля, неся на закорках молчаливого страдальца с переломанными ногами, а я шла, как обычно держа в памяти