– За исключением «Замка мясников», да?

– А сама как думаешь? – сердито парировала я.

Она пожала плечами и повернулась, чтобы возвращаться на площадь Ирондель. Ее время истекало.

Знаете, кого она мне напоминала, хоть это и безумие? Она напоминала мне Еву Зайлер.

Не настоящую Джули в ее обычном, нормальном состоянии, а Джули, когда та злилась. Вспомнилось, как она рассказывала о подготовке в УСО, как ей там устраивали тренировочные допросы в явное нарушение закона о государственной тайне: единственный раз на моей памяти, когда она курила одну сигарету за другой и ругалась, как портовый грузчик. «Через шесть часов я поняла, что больше этого не вынесу, но хрен им, не дождутся, чтобы я сдалась и сказала свое имя. Пришлось притвориться, что теряю сознание, они запаниковали и бросились за доктором. Мудилы сраные, мать их поперек».

На обратном пути мы с Энгель особо не разговаривали. Она предложила мне еще сигарету, и на миг во мне вспыхнул мятеж.

– А Джули ты ни разу не угостила.

– Ни разу не угостила Джули?! – поперхнулась ошеломленным смехом Энгель. – Да я ей половину своего сигаретного довольствия отдала, этой жадной шотландской дикарке. Она меня чуть не разорила. А ведь за все время твоей пятилетней пилотской карьеры, считай, совсем не курила!

– Это нигде не сказано! Даже намеком! Ни разу!

– Как ты думаешь, что было бы со мной, – ровным тоном произнесла Энгель, – если бы она об этом написала? Что со мной случилось бы?

И снова протянула мне сигарету. Я взяла.

Некоторое время мы шли в молчании – две приятельницы на совместном перекуре. Ага, мисс, в точности так.

– Как ты добыла показания Джули? – неожиданно спросила я.

– Мне помогла хозяйка дома, где живет фон Линден. Показания лежали у него в комнате на письменном столе, а хозяйка в его отсутствие сгребла их в мешок с грязным бельем для стирки. И сказала, что сожгла всю стопку, чтобы развести огонь в кухонной плите, – на вид-то бумаги и впрямь мусор, сплошь дурацкие карточки для рецептов и исписанные бланки.

– Фон Линден в такое поверил?! – Я была ошеломлена.

Она пожала плечами.

– А что ему оставалось? Хозяйке эта история даром не прошла: яйца и молоко она получает теперь строго по количеству жильцов, и у всей семьи комендантский час в собственном доме, они даже после ужина посидеть вместе не могут, должны сразу отправляться в постель. Ей посуду приходится мыть по утрам, перед тем как готовить завтрак постояльцам. Всех ее детей выпороли.

– Ох, нет! – вырвалось у меня.

– Они легко отделались. Детей могли вообще забрать. Или посадить хозяйку в тюрьму. Но фон Линден с детьми довольно мягок.

Мой велосипед ждал на улице, которая примыкала к площади Ирондель. Когда я взялась за руль, Анна положила свою руку поверх моей и вложила мне в пальцы что-то тяжелое, холодное и тонкое.

Это был ключ.

– Мне велели принести мыла, чтобы отмыть ее перед интервью, – сказала Анна. – Какого-нибудь ароматного и приятного. У меня было такое, я из Америки привезла, знаешь же, как мы иногда вещи бережем, и мне удалось сделать на нем отпечаток ключа от заднего входа, служебного. Это новый ключ. Думаю, теперь у тебя есть все, что может понадобиться.

Я с чувством сжала ее руку.

– Danke[53], Анна.

– Береги себя, Кетэ.

И тут из-за угла возник Амадей фон Линден, словно Энгель призвала этого человека, произнеся вслух его имя. Он шел по улице в сторону площади Ирондель.

– Guten Tag[54], фройляйн Энгель, – приветливо проговорил он, и Анна в приступе отработанной паники выронила сигарету, затоптала окурок, выпрямилась и поправила воротник пальто. Я тоже бросила сигарету: показалось, что так будет правильно. Энгель что-то сказала обо мне начальнику, быстро взяв меня под руку, будто давнюю знакомую. Я разобрала имя Кетэ и фамилию Тибо. Наверное, она меня представила. Фон Линден протянул мне руку.

Я остолбенела на добрых пять секунд.

– Гауптштурмфюрер фон Линден, – церемонно подсказала Анна.

Я сунула ключ в карман пиджака к чертежам и поддельному удостоверению личности, повторила:

– Гауптштурмфюрер фон Линден, – и обменялась с ним рукопожатиями, улыбаясь, как недоразвитая.

У меня никогда не было смертельного врага. Я даже не знала, что это значит. Что-то из «Шерлока Холмса» и Шекспира. И почему вдруг мое существование, вся предыдущая жизнь свелись к безжалостной борьбе с одним-единственным человеком?

Он стоял и смотрел сквозь меня, поглощенный собственными колоссальными проблемами.

Ему не приходило в голову, что я могла бы дать ему координаты тайного аэродрома Лунной эскадрильи или имена полудюжины участников Сопротивления, действующих в его городе, или что я планирую через пять дней не оставить камня на камне от управления, где он работает.

Ему не приходило в голову, что я во всех отношениях его враг, его противница, что я воплощаю собой всё, против чего он воюет: британка и еврейка, женщина, делающая в ВСВТ мужскую работу по мужской ставке, и работа эта заключается в том, чтобы перегонять, куда надо, самолеты, которые уничтожат все, чему служит фон Линден.

Ему не приходило в голову, что я знаю: он наблюдал за моей лучшей подругой и делал пометки, пока она сидела, привязанная к стулу, в одном нижнем белье, с ожогами на запястьях и шее, и делалось это по его приказу; что я точно знаю: несмотря на дурные предчувствия, он трусливо последовал приказу и отправил ее в концлагерь, где ей предстояло быть подопытной крысой, пока не остановится сердце, – ему никогда не приходило в голову, что сейчас он смотрит на вершительницу своей судьбы, на человека, который держит в руках его участь, – на меня, в заплатанной одежде с чужого плеча, непричесанную, с идиотской улыбочкой, – и что моя ненависть к нему кристальна, черна и не знает пощады. И что я не верю в Бога, но если бы верила – о, если бы я верила, это был бы Бог Моисея, гневный, взыскательный и ЖАЖДУЩИЙ МЕСТИ, и

* * *

Неважно, жалела я его или нет. Раньше это была работа Джули, теперь – моя.

Он сказал в мой адрес какую-то любезность, его осунувшееся лицо ничего не выражало. Я посмотрела на Анну, которая один раз кивнула.

– Ja, mein Hauptsturmführer, – процедила я сквозь зубы. Анна больно пнула меня в лодыжку и поспешила извиниться. Я сунула руку в карман и нащупала хрусткий лист толстой бумаги, которому уже семьдесят лет, и новый тяжелый ключ возле шва потрепанной шерстяной ткани.

Они кивнули мне и пошли дальше вместе. Бедная Анна. Она мне очень понравилась.

* * *