В школу я никогда не ходила, училась у нее. По вечерам мы читали, Мама мне, а я ей, декламировали стоя. Она говорила, это наш единственный театр, а зимние вечера мы проводили за уроками. Мама говорила, что мы прячемся от Войны и от военных, прячем наших кур, коров, наши запасы и поэтому не едем в город. Свою повозку мы иногда давали Дервле, старой соседке, жившей над нами на кряже, и по субботам, когда на дорогах поспокойнее, она ездила продавать луковицы, женьшень и лечебные порошки. Дервла привозила из города соль, простую и кукурузную муку, я ей за неделю собирала дюжину яиц. На каждый день рождения она мне делала «Божье око»: ошкуренные палочки, жилы и кукурузные рыльца, а к ним ниточки или бечевку для цвета. Мама их вешала над моим матрасиком, по одному на каждый год, и еще тогда мне говорила, что, если я останусь одна, чтобы обязательно шла к Дервле, некоторые страшатся заходить в ее лес и на ее землю, а меня этот страх оградит. Учиться у нее целительству мне не разрешили. Дервла могла снять головную боль или воспаление, но всегда говорила, что ее порошки и отвары – это просто местные травки. Она помогла с рождением первого ребенка, нашего парнишки. Потом Папа велел ей к нам не соваться со своими зельями и заклятиями. Сорвал со стены «Божьи очи» и закопал в саду. Я потом нашла обломки и зашила в одеяло, чтобы по ночам они были рядом. Мне сейчас очень хотелось увидеть то, что видела Дервла, увидеть, как бы снова попасть домой и спастись от всех этих бед! Сука ирландская, так ее называл Папа, кикимора, знахарка, лесная ведьма. Дервла вымачивала кроличьи кости, кости лисиц и койотов, иногда и птичьи, в лисьей моче, чтобы отвадить оленей от сада, а куриные кости заворачивала в плетенки из стеблей дурмана, чтобы отогнать злой рок. Подвешивала чистые отполированные кости к стропилам дома и крыльца, чтобы приманить удачу. Они переговаривались на ветру, кружились в сильную непогоду.
Дервла любила повторять, что они с моей мамой одно. Но Дервла была старой, сильной и тощей, как мужчина. Лицо в веснушках и морщинах, и даже посреди лета от нее пахло костром. Длинные седые волосы свисали косами, жесткими, как овечья шерсть, и мне нравилось прислоняться к ним щекой, когда она их расплетала. Косы она прятала под тулью мужской шляпы с полями, носила холщовые юбки или штаны, которые сама же и шила, и крепкие сапоги. Вечно где-то бродила в поисках корней и растений, собирала кости и сушила в сарае.
В первый день прошлого июля ливень переполошил все ручьи. Парнишке в тот день исполнился годик. Я привязала его спереди Маминой шалью и пошла вверх по кряжу к Дервле. Папа запретил ей подходить к нам, а мне ходить к ней, но он уехал в город. Мама опять забрюхатела, живот уже округлился. Она не ходила и не говорила, а ела, только если кормить с ложки.
Хижина и крыльцо у Дервлы были как у нас, как будто кто-то воткнул в лесу две одинаковые постройки, только на крыльце у нее повсюду висели «Божьи очи», сделанные из молодых веточек и длинных перьев, некоторые с колокольчиками и посудными черепками, которые позвякивали на ветерке. Собаки ее загавкали, но умолкли, увидев, что это я. Папа говорил, что она берет лесных котов котятами и выращивает в пещере, которую выкопала среди камней. Мы иногда их слышали по ночам, они орали как банши. Папа выходил и палил в темноту из винтовки, рыча, что еще прикончит эту вонючую ведьму, поганую дрянь. Потом пил виски и засыпал снаружи, как будто Дервла сбросила его вниз со своего кряжа.
Я добралась до зарослей ежевики на краю ее участка, она вышла мне навстречу по тропке.
КонаЛи, сказала она. Давай парнишку. Взяла его у меня, отогнула шаль.
Мама плоха, сказала я.
Это я знаю. Родненькая моя.
Мне ее приходится кормить, Дервла, как и его, вареной овсянкой, бульоном и солониной – я ее разжевываю в кашицу.
Я вижу тебя, КонаЛи. Она взяла меня за руку и повела на крыльцо.
Ты меня заколдовала, Дервла? Мне ноги с места не сдвинуть.
Не умею я колдовать, КонаЛи. Это всё сплетни. Ты просто намучилась от ее хворей. Отдохни тут, в гамаке.
Она наклонила гамак на крыльце, чтобы я влезла. Я легла на перину и овечьи шкуры, она пристроила рядом парнишку. Я придержала его, закрыла глаза, услышала, как она пошла в дом. Дервла произносила мое имя так, как раньше – Мама, а не как Папа, и до меня доносился запах лаванды, мяты и диких трав, которые она сушила, развесив пучки под стропилами.
Она, Дервла, была рослой и тощей, в чем душа держится, до меня долетало, как она ходит туда-сюда, собирает еду в деревянную миску, трет, смешивает. Потом я уснула и увидела, как она скользит между деревьев. Заглянула ее глазами в даль холмов и долин, где бегут ручьи, она будто прижала меня к себе, то поднимаясь, то опускаясь. Потом я ощутила на затылке ее крепкую руку, она подняла мне голову.
Выпей, КонаЛи. Сладко, на ягодах и меду.
Я почувствовала под сладостью горечь, но выпила почти все, только угостила парнишку. С днем рождения, мой хороший, сказала я ему.
Имя мальчику дали?
Мама его никак не назвала, Дервла, потому что почти не говорит. Папа его зовет Парнишкой, поставил заслонку перед лестницей, чтобы он не уползал с крыльца. Я ее перешагиваю, когда иду за водой. А теперь, похоже, вскорости и еще один будет. Она раздалась и почти не встает с кровати.
Через три месяца, сказала Дервла. И не один. Два ребенка.
Нет, сказала я. Как я двоих-то…
Как и в тот раз, сказала она, когда ты мне помогала. Девчушка как ты будет, родится в сорочке. Ты ее стяни целиком и сожги, как только она первый вдох сделает.
Я будто услышала прежние звуки, увидела перед собой пелену, а за ней свет. Ты была рядом, когда я родилась, сказала я.
Дервла положила ладонь мне на лоб. Понятное дело, сказала она. Или не я вырастила твою маму и приехала с ней сюда? Ну тихо.
Мне бы очень хотелось, чтобы Дервла меня заколдовала, пусть она и не умеет, и чтобы мы остались с ней. А Маму она превратила бы в птицу, которая сможет отыскать к нам дорогу. Темные, глубокие как омуты глаза Дервлы приблизились. Это было и сном, и явью, и ни одна мысль не шевелилась внутри.
Выслушай меня, КонаЛи. Что бы этот ни делал, мыслями прилетай ко мне. Я тебя удержу, пока он не уйдет. И вот еще: каждое утро жуй эти коренья.
