Клавдий Помпеян не обиделся на эти грубые слова:

– Дитя мое, я из породы тех, кто выживает. Такие люди редки и нравятся не всем.

– Я таких презираю, – высокомерно бросил Аврелий.

– Ты вправе думать что хочешь, но позволь предупредить тебя в последний раз: ты, Аврелий, не из той же породы, что Север, Нигер, Юлиан или… Альбин. Не участвуй в их играх, ибо, как я убедился сегодня, ты не принадлежишь и к породе тех, кто выживает. Если ты вступишь в игру, то потерпишь поражение и погибнешь.

Помпеян-младший встал, гневно поднял руки, повернулся спиной к отцу и без единого слова покинул атриум родительского дома, направившись на север, в Рим.

Клавдий Помпеян сидел с подавленным видом. Тяжко было думать о том, что даже родной сын не понимает его – хуже того, презирает и даже считает трусом. Он, Клавдий Помпеян, добившийся всего сам, выглядит мягкотелым? Неужели сын совершенно позабыл о том, сколько сделали для него отец и другие родственники? Помпеяны происходили из Антиохии и получили римское гражданство лишь при божественном Клавдии. Отсюда и семейное имя – «Клавдий».

Он вздохнул.

Родившийся на востоке империи, он был никем и ничем. Затем поступил в войско и стал трибуном-латиклавием Седьмого легиона «Близнецы», расквартированного при Адриане в Испании. После этого он поднимался все выше и выше – обычный римский cursus honorum, весьма продолжительный, – и наконец стал «новым человеком», первым сенатором в своем роду. Отвага и умение, выказанные им в сражениях против парфян, маркоманов и германцев, доставили ему расположение божественного Марка Аврелия, который даже предложил ему жениться на Луциле, своей дочери, сестре Коммода. Клавдий Помпеян согласился и таким образом породнился с императорским семейством, но не считал, что дает тем самым молчаливое согласие стать цезарем и соправителем, – второй император Луций Вер умер от чумы. Он уже тогда понял, как сейчас объяснял своему сыну, что стать наследником Марка Аврелия означает вступить в смертельную вражду с Коммодом.

Нет, он не был трусом. Но он потратил столько сил… В эти безумные времена единственным правильным решением было не выпячивать себя, если только ты не принадлежишь к числу тех немногих, кто очертя голову бросается в сумятицу, притом что исход событий неясен. И вот теперь сын Аврелий рвет с ним отношения. Он боялся за жизнь сына, а ведь тот был уже взрослым. Сколько еще времени Клавдий Помпеян сможет его опекать? Очень недолго.

Он прочистил горло, пересохшее от спора с сыном, и заморгал. После перебранки разум обращался к чему угодно, лишь бы не испытывать боли. Помпеян не думал, что явится кто-нибудь вроде Септимия Севера, деятельный и решительный, готовый присвоить себе императорское достоинство и сражаться против всего и вся. Что-то было не так. Север отличался крайней расчетливостью. Этот прилив храбрости, дерзости выглядел необъяснимым…

Он закрыл глаза.

И стал припоминать свое детство в любимой, далекой Антиохии. Как прекрасны были юные сирийки! Стройный стан, черные глаза, опьяняющие ароматы, делавшие их неотразимыми, словно легендарная Клеопатра воскресла и воплотилась сразу во многих женщинах… Внезапно он все понял. На него снизошло откровение, словно луч Аполлона осветил лежащий во тьме мир. Стало понятно, что Септимий Север – не из породы тех, кто готов поставить все ради выигрыша. В отличие от своей жены-сирийки.

Дело было в Юлии.

В Юлии Домне.

XXXVIII. Expeditio urbica

Рубикон, Италийский полуостров Май 193 г.

Повозка перестала раскачиваться. Дети спали. Они выехали еще до рассвета. Юлия выглянула наружу, откинув полотнище, защищавшее от холода. Легионы остановились. Позади, на извилистой дороге, что вела из Равенны на юг, виднелась бесконечная вереница солдат. Первые лучи бледно-свинцового солнца, а также факелы, которые несли многие легионеры, освещали длинную змею – войско, двигавшееся из Верхней Паннонии в Италию. Поход на Рим. Так ее супруг назвал перемещение войск в сердце империи. Она повернула голову: впереди была речушка с перекинутым через нее узким мостом. Перед ним выстроился передовой отряд. Очертания ее мужа четко вырисовывались в утреннем свете. Север натянул поводья и поскакал вдоль неподвижной колонны к ней, свой жене. Был слышен лошадиный топот.

Стараясь не разбудить Бассиана и Гету, которые безмятежно спали, не тревожась о переменах, происходивших в мире – ее мире, – Юлия перешагнула через детей, добралась до передней части повозки и оказалась снаружи. Опцион, управлявший повозкой, и подчиненные ему легионеры вытянулись, завидев супругу императора. Она стояла у козел. Никто не говорил ни слова. Император приближался, его сопровождали вооруженные всадники – более ста человек. То была лишь малая часть его личной охраны, насчитывавшей шестьсот воинов, которые сопровождали его повсюду. Септимий не снимал панциря даже ночью. К нему уже подослали одного убийцу – Аквилия Феликса: кто мог поручиться, что Юлиан не пошлет новых, потратив на них оставшееся у него золото? Териак, выданный Галеном, мог спасти от яда, но не от предательского удара клинком.

Юлия с супругом договорились, что во время путешествия на юг будут спать раздельно. Супруги почти не говорили друг с другом. Поэтому она удивилась, когда войско остановилось и к ней под стук копыт направился Септимий. Он придержал коня, поравнявшись с повозкой, в шаге-другом от Юлии:

– Ты уже проснулась?

– Я не сомкнула глаз, – ответила она. – А вот дети еще спят.

– Разбуди их.

Юлия повиновалась, не задавая вопросов, и тут же появилась вместе с Бассианом и Гетой, которые протирали глаза кулачками.

– Отец хочет с вами поговорить, – сообщила она им.

Но Септимий Север направился к ней:

– Видишь мост и реку?

– Да.

– Это Рубикон.

– Тот, через который перешел Юлий Цезарь? Мама говорила нам, – вставил Бассиан, мигом проснувшийся, стоило ему вспомнить имя всемогущего диктатора.

– Тот самый, – подтвердил Север, с гордостью поглядев сначала на сыновей, потом на жену. – А я-то думал, она мало что вам рассказывает.

– Я рассказываю им все, что действительно важно, – отрезала Юлия.

Север кивнул:

– Ну что, перейдем через него, как сделал Цезарь?

– Да, да! – воскликнули дети.

Он улыбнулся мальчикам, затем повторил вопрос, обращаясь к жене, и голос его при этом посерьезнел:

– Ну что, перейдем через него, Юлия?

Ей стало понятно, что он по-прежнему сомневается. Да, он провозгласил себя императором и вошел в Италию с войском, но все же колебался: стоит ли продолжать, зная, что из этого следует? Одно лишь слово, оброненное ею, могло остановить мужа и изменить ход истории. Но Юлия не хотела никого останавливать. Она хотела вот этого. Пусть будет, что будет; пусть случится,