Никто не прерывал её, пока она говорила, а когда закончила, на несколько минут воцарилась тишина. Затем звуки гармошки, на которой её словам тихо аккомпанировал парень, стали делаться всё громче и громче, и вскоре хор из нескольких голосов затянул песню, которую я никогда раньше не слышала. Это была так называемая фабричная песня, в которой описывался шум станка и то, что этот станок говорил рабочему. Но всё закончилось богохульством, и паломница, посетившая Святую землю, прочистив горло и громко сплюнув, принялась осыпать певцов проклятиями с неуклонным нарастанием голоса.

"Вы безбожники, вы ничтожества, вы антихристы, да поразят вас гром и молния!" – кричала она, тогда как гармошка играла всё быстрее и звонче, а голоса певцов достигли запредельной высоты. В течение пары минут ругань, переборы и пение сливались воедино, а затем всё прекратилось так же внезапно, как и началось. Гармошка завела старинную народную песню, и все в толпе, даже паломница, её подхватили.

"Эй, ты, – крикнул молодой солдат, когда песня закончилась, – сыграй-ка 'Интернационал', а Маша споёт его так, как вы никогда раньше не слышали!" Протолкавшись сквозь толпу, он подошёл к гармонисту в сопровождении юной девушки в голубеньком платье. Та со своими большими зелёными глазами и короткими вьющимися волосами, приобретавшими на солнце красноватый оттенок, была удивительно красива, и, когда гармошка заиграла первые такты революционного гимна, она встала в центре образовавшегося вокруг неё круга, запрокинула голову и запела. У неё был великолепный голос, и служивый оказался прав – она спела "Интернационал" так, как никто. Поначалу его подхватили сидевшие у нашей каюты, однако он стал быстро распространяться, пронесясь, словно лесной пожар, по кораблю от носа и до кормы. От этого у меня по спине пробежали мурашки, и я увидела, что Вик тоже был потрясён.

"Массовый психоз, массовая экзальтация – вот что это такое, – промолвила я, стараясь говорить разумно. – Волны сильных эмоций, заставляющих всех реагировать одинаково. Я испытала их на себе во время войны и революции и знаю, что мощь их воздействия колоссальна. Это одновременно и прекрасно, и ужасно". И Вик со мной согласился. Как обычно бывает в таких случаях, когда всё закончилось, люди тут же замолкли, громкие пересуды прекратились и стало так тихо, что мы могли слышать, как вода мягко бьётся о борт корабля.

Ближе к вечеру мы прибыли в По́ти. Там очень сложный вход за волнорез, и судно чуть не врезалось в причал.

"Сманеврировали мастерски", – похвалил Вик и направился к ведущей на капитанский мостик лесенке с намерением завести там друзей.

К моему испугу, поднялся довольно резкий ветер и стал нас неприятно раскачивать, пока мы стояли и принимали новых пассажиров. Однако один старый матрос утешил меня, сказав, что в Поти всегда ветрено из-за узенького ущелья между двумя горными хребтами, где течёт река Риони, впадающая в море вблизи этого маленького городка.

"Как только мы покинем Поти, ветер исчезнет", – ободряюще сказал он, и это оказалось правдой.

Вечер выдался идеальным. Мы любовались великолепным закатом, за коим последовала прекрасная тёплая звёздная ночь. Вода сияла и фосфоресцировала, будучи местами даже спокойнее, чем в Батуме. Сидя на палубе на длинной белой скамье, мы вскоре познакомились с нашим соседом, капитаном одного из крупнейших пассажирских судов советского торгового флота "Феликс Дзержинский", курсирующего между Лондоном и Ленинградом. Он был обычным старым морским волком и путешествовал на нашем судне в качестве пассажира вместе со своей женой, постоянно имевшей при себе огромный бинокль.

"Он в отпуске, – сообщила та. – Только представьте – проводить отпуск в круизе, когда только и делаешь, что круглый год находишься в плавании! Казалось бы, должен быть рад ненадолго остаться на берегу, но нет, его снова тянет на борт. И он совсем не отдыхает, так как следит за каждым манёвром. Я думала, что сегодня днём оставила его спать в нашей каюте, но спустя пятнадцать минут нашла его на капитанском мостике, стоявшего там с таким важным видом, будто он сам отвечает за этот корабль".

"Что ж, – сказал старик, виновато улыбаясь и похлопывая её по руке, – наверное, это привычка. Я пятьдесят лет провёл в море, и мне отчего-то становится слегка одиноко, когда я его покидаю. Видите ли, я родился в маленькой деревушке на берегу Белого моря. Мой отец умер, когда мне было два года, и ещё мальцом я начал ходить с рыбаками в Норвегию. Глубокая вода – это первое, что я помню. Когда подрос, я нанялся на грузовой пароход, а позже поступил в морскую школу. В конце концов я стал капитаном и пробыл им уже двадцать семь лет".

"Как получилось, что вы так хорошо говорите по-английски?" – спросил Вик.

"Раньше я бывал в Америке, но сейчас торговля не столь оживлённая, чтобы мне туда ходить".

В этот момент к нам подошёл матрос и пригласил капитана Гренфельда и его супругу поужинать с капитаном "Крыма".

3

В ту ночь мы плохо спали из-за шума на палубе за стеной нашей каюты. По какой-то причине крестьяне не захотели успокаиваться и вести себя тихо, а продолжали болтать, петь, орать и ссориться точно так же, как это делали днём. И хотя они всё же под утро угомонились, одна баба продолжала через равные промежутки времени отчаянно кашлять, и потому о сне для окружающих не могло быть и речи.

"Тётушка, почему бы вам не спуститься в общую каюту? Там же много места, а ночной воздух для вас вреден", – настойчиво произнёс молодой голос, но "тётушка" была в плохом настроении и не пожелала прислушаться к столь разумному совету.

"Я туда не пойду, – раздражённо крикнула она, – там душно, и ты можешь сама валить, коль я тебе мешаю. Я же останусь здесь, это моё место".

"О, Господи, почему некоторые так упрямы, – глубоко вздохнув, произнёс другой женский голос. – Ты же всем спать не даёшь, неужели трудно это понять?"

"Да мне наплевать", – завопила баба, и её вновь охватил такой приступ кашля, что я испугалась, как бы она не задохнулась насмерть. Это было похоже на коклюш, и, выглянув в иллюминатор, я увидела, что тот её буквально изматывал. Она была страшно худа, и её запавшие в глазницах глаза горели.

"Ты заразная? – с тревогой спросила ещё одна молодуха. – Ведь если