И сейчас, стоя и глядя, как новые механизмы заполняли трюм "Крыма", я непрестанно думала о тех грузчиках и, казалось, слышала их ровные и ритмичные стоны.

"Слава Богу, что эту форму труда отменили!" – промолвила я вслух и, когда Вик вопросительно посмотрел на меня, рассказала ему про босяков.

Наконец погрузка была закончена, и нам разрешили подняться на борт. Корабль водоизмещением в пять тысяч тонн, чистый, аккуратный и ультрасовременный, выглядел точь-в-точь как уменьшенная копия "Бремена" или "Европы". И когда я сказала об этом одному из матросов, тот объяснил, что теплоход был построен в Германии компанией "Крупп" и недавно куплен советским правительством71.

"Сейчас у нас шесть судов этого типа курсируют между Батумом и Одессой, – сказал он. – Последние построены на наших собственных верфях в Ленинграде. И они ничем не уступают немецким, если даже не лучше", – с гордостью добавил он.

Наша каюта, вся белая и блестящая, была превосходно оборудована, и мы с полным комфортом расположились в ней для нашего трёхдневного круиза по Чёрному морю.

После отплытия из гавани мы, выйдя на палубу, стали любоваться волшебно прекрасным пейзажем: широким изогнутым заливом с глубокими синими водами, тропическими садами у подножия высоких заснеженных гор на границе с Турцией. Море было спокойным, словно итальянское озеро, и вскоре мы увидели стаи диких гусей и уток, мирно плававших по ровной глади, а также колонии медуз и группки играющих дельфинов. Шум дизельных двигателей действовал чрезвычайно успокаивающе, и вскоре я напрочь позабыла о своих страхах перед яростными шквалами и исполинскими волнами, на что Вик не преминул подшутить над "дико коварным Чёрным морем". Позже мы провели осмотр корабля, восхитившись бело-голубой гостиной, дамским будуаром, курительной комнатой и рестораном, где опрятные официанты подали нам превосходные блюда.

"Пока всё хорошо, – осторожно сказала я Вику. – Сейчас здесь чудесно, но, разумеется, никогда не предугадаешь, в какой момент всё изменится и нас накроет ужасный шторм. Теперь же для меня это и восторг, и сюрприз, ведь в прежние дни перемещение по Чёрному морю было сущим кошмаром. Суда были отвратительными, неустойчивыми, грязными и вонючими, а пища – несъедобной. Я знаю, потому что много раз путешествовала между Ялтой и Севастополем, неизменно страшась и ненавидя эти плавания".

И мы уселись в шезлонги на палубе, и согрелись, необычайно согрелись, и сбросили все свои пальто и накидки. С берега дул лёгкий бриз, и матросы сказали мне, что это хороший ветер, тогда как тот, что дует с моря в сторону суши, – вероломен.

Пассажиры первого и второго классов шикарно разместились в своих каютах, однако отсеки третьего класса и нижняя палуба были так переполнены крестьянами, что им, занявшим всё возможное пространство, даже разрешили расположиться на прогулочной палубе перед нашими каютами. Поэтому единственным местом, которым они не могли воспользоваться, являлась верхняя шлюпочная палуба, предназначенная только для пассажиров первого и второго классов. Сидя на своих узлах в очень типичных деревенских нарядах, лузгая семечки, они пели и разговаривали, и в нашей каюте с открытым иллюминатором я слышала каждое их слово и внимала их песням, некоторые из которых были старыми и знакомыми, другие же – совершенно новыми. Они делились друг с другом историями из своей жизни и описывали свои семьи, поселения и занятия столь живо, а порой и столь красиво, что мне не терпелось узнать всё больше и больше и я как наяву могла видеть и жилища, и людей, и леса, и поля. Я чувствовала, что действительно нахожусь со своим народом – не поверхностно, как это ощущается в городах, а прямо среди них – живу с ними, волнуюсь, страдаю и радуюсь. Одна пожилая селянка была особенно замечательной рассказчицей и так увлекла меня своими историями, что я забыла о собственной сомнительной роли подслушивавшей и, высунув голову из иллюминатора, встревоженно воскликнула: "А что же было потом?" И все они посмотрели на меня и расхохотались, а после мне пришлось отвечать на их вопросы и самой, так и продолжая торчать наружу, пуститься в повествование о своей доле.

Как я смогла выяснить, среди причин, по которым они много путешествовали, были и дешевизна транспорта, и желание увидеть "свой новый мир", как они говорили, а потому, навещая друг друга, они устраивались на всевозможные работы, что иногда приносило успех, однако чаще разочаровывало.

"Мы заколотили нашу избу, продали скот и снялись всей семьёй, взяв лишь бельё да пожитки, – поделился один немолодой крестьянин. – Проделали долгий путь из Твери до Северного Кавказа в надежде поселиться в станице, где, как нам сказали, земля дюже добрая. Нам написал об этом мой брат и зазывал приехать. Ну, мы и двинулись, но всё вышло неправильно. Поначалу мы ухнули кучу денег, чтоб до него добраться, потом пришлось подлатать выданную нам мазанку и купить новый скот и птицу, но с ними не задалось, потом был неурожайный год, а под конец наш сынок в сильную жару слёг и умер. Итак, мы решили вернуться домой, и никто никогда не заставит меня снова оттуда уехать. Достаточно я на мир нагляделся".

"Ох, дедуля, тебе просто не повезло, вот и всё", – воскликнул молодой крепкий паренёк. Он сидел, прислонившись спиной к перилам, и тихо наигрывал что-то на гармошке. "Что ж, – продолжил он, – я тоже родом из Твери, однако ж получил такую хорошую работу в колхозе и мне там так нравится, что вот еду домой за своими женою и матерью".

"А я однажды была паломницей в Святую землю, в Иерусалим, – сказала старушка, одетая скромно, как обычно облачаются монахини. – И вернувшись в свою деревеньку, думала, что боле никогда не тронусь в дальний путь. Ведь мои глаза уж видели Гроб Господень, значит, можно было и умирать. Но опосля революции меня захватило желание странствовать, и, уж поверьте мне, братья и сестры, я доднесь побывала повсюду. Отстояла в Москве да Ростове и вечерни, и заутрени, а ещё навестила святого человека – на Каме отшельника. Ему уж сто пять лет стукнуло, да благословит его Господь,