•••

Стори – он стоит, он говорит – не может до конца поверить в то, что буйный убийца внезапно умолк, твердой рукой направив пистолет ему в голову. Больше сказать нечего, думает Стори и, все еще стоя у стола, видит мощный бросок О'Шея. Секунда, рывок – и маньяк срывается в легкий прохладный воздух. Громовой раскат, запах пороха. Эхо от выстрела разносится, набирая силу, по кабинету, О'Шей падает на спину, перед его рубахи дымится. Мисс Дженет кидается к нему с криком, Стори подбегает к окну. Миссис Бауман, внезапно оказавшаяся рядом со Стори, видит беглеца внизу, на камнях водостока, он пролетел вниз три этажа, рот разинут, будто от удивления, в руке длинноствольный револьвер. Под головой расползается черное пятно, ширится, будто бы второпях.

Миссис Бауман, командует Стори, позовите хирурга! Носилки сюда и санитаров.

Он уже точно неживой, говорит Бауман.

Хирург нужен О'Шею! Ну! Живо!

Она выскакивает из кабинета, а Стори встает на колени рядом с мисс Дженет, слегка ее поддерживая. Она баюкает О'Шея, одна рука у лица, другая на груди, будто в попытке остановить кровь, которая мгновенно окрасила его белую рубаху и теперь впитывается ей в юбки. Странно, но на эту встречу О'Шей пришел не в форме, а в обычной одежде. Отойди, говорит Стори, думая только о том, чтобы оберечь пациентку, оберечь от того, что сейчас узнают другие, – они уже бегут к ним, но она поднимает глаза и обращается к нему.

Он мой муж, говорит она. Мы это и пришли вам сказать.

Твой муж, повторяет Стори. Кладет ей руки на плечи, пытаясь защитить.

Во дворе раздается гул набата. В кабинет вползает запах дыма, мимо окна проносятся искры и серые клубы. В одной из соседних комнат пожар, и поджог наверняка устроил этот буйнопомешанный, рассчитывая отвлечь внимание. В ответ на колокольный звон скоро появятся кареты скорой помощи, пожарные, явятся с ведрами горожане, готовые противостоять огню. Ее муж. Стори ищет ниточку пульса у О'Шея на горле – ничего – и оставляет свою руку там, рядом с ее рукой.

•••

КонаЛи среди товарок – они поторапливают пациенток, выводя их из женской столовой наружу через кухонный выход. Владения Гексум, помещение куда более просторное и высокое, чем думала КонаЛи, сверкают в свете солнца, льющегося в многочисленные окна во всю стену. Над двустворчатой дверью, сейчас открытой настежь, сияет полукруглая фрамуга, огромная, как в конюшне. На всем пространстве – ни поварих, ни кухонных работников, хотя в просторной черной печи продолжает печься хлеб; женщины спешат мимо. Аппетитный запах подрумяненных буханок – еще одно доказательство могущества Гексум, но гул пожарных колоколов делается все громче, они всё звонят и звонят. КонаЛи следует за своими подопечными, женщины приподнимают юбки, шагая вверх по дорожке, идущей в обход кухонного огорода.

Вдали она видит поварих и кухонных работниц, сгрудившихся у хозяйственных построек: у некоторых там работают мужья. Они стоят снаружи в своих длинных передниках и наблюдают за потоком пациентов – центральное здание постепенно пустеет. Дальние флигеля вне опасности, говорят поварихи, глядя, как клубы дыма поднимаются над крышей, и гадая, с чего этакий переполох. Они бы ринулись спасать свои хлеба, если бы ненормальные дамы освободили им дорогу. Их родичи-работники присоединились к пожарной команде, впрочем, не все – несколько человек сидят на низкой телеге, направляющейся сюда, и всего груза у них – плетеный гроб. Такие поездки за яблоневый сад и лесок, через луговину, на расположенное за ней кладбище – низкая каменная ограда, таблички с номерами – дело обычное. Поварихи будто не замечают телеги, обсуждают дам и их сопровождающих, которые переполошившейся гусиной стаей ковыляют к переднему фасаду Лечебницы и Большой Лужайке. КонаЛи слышит, как за высокой кирпичной стеной, которой перегорожен кухонный огород, ведут джентльменов. Представляет себе, что на садовых дорожках толпа сгрудится, вытянется в стремительные потоки, разделенные стенками всевозможных прикрас. Женщины – безмолвное облако юбок и модных ботинок, мужчины же выкрикивают «Ура!» и «Браво», как будто бы на военном параде.

Дервла

ТРАНС-АЛЛЕГЕЙНИ

Звон пожарных колоколов долетает до нее еще на подъезде к городу. Во время Войны, по ходу поездки в Александрию, она проезжала через Уэстон, но он с тех пор разросся за счет денег и рабочих мест в Лечебнице. На широкой улице Мейн многолюдно: лошади, повозки, толпы, стремящиеся в одну сторону – туда, где бьет набат в Лечебнице, а гул его все громче и громче. Потом колокол внезапно стихает. Дервла следует за мужчинами, женщинами, детьми, у многих в руках ведра и одеяла, через мост, где пахнет дымом и открывается вид на Лечебницу. Широкий зеленый газон, размером акра в два, запруженный людьми, часовая башня и длинные каменные флигели, уходящие вспять. Высокая железная ограда, распахнутые ворота. Четкие буквы на латунной табличке: «Лечебница для душевнобольных "Транс-Аллегейни"». Сбоку неширокая река и железная дорога. Гомон пожарных колоколов затих, но воздух звенит от пронзительного дребезга колокольчиков пожарной команды Уэстона. На территории, когда Дервла туда попала, толпа уже рассосалась, пожарные и полицейские кареты успели пересечь лужайку и сгрудились у величественного входа. Повсюду гомон и смятение. Дервла пустила лошадь с повозкой быстрее, в направлении дыма, вырывающегося клубами из двух верхних окон главного фасада. Языки пламени, и некоторые из тех, кто стоял в неспокойной толпе, стремились ближе, будто бы им навстречу. Она видела мужчин в касках и необъятных плащах, они выбрасывали предметы из выгоревших окон, из темных провалов хлестала вода…

КонаЛи

ДОМЫСЛЫ

Дамы кругом, через боковые сады, направляются на Большую Лужайку. КонаЛи высматривает Маму. Той не было на завтраке, а значит, она наверняка здесь, или в безопасности рядом с доктором Стори, или исчезла в водовороте своей тайной жизни, как исчезла бы и КонаЛи, если бы кто-то узнал про нее, втянутую в эту неразбериху, желающую только сбежать. Управлять дамами оказывается невозможно: они смешиваются с толпами горожан, ибо здесь собрался весь город, сперва по тревоге, теперь ради любопытства и домыслов. Дамы из Общества содействия натащили одеял, которые, похоже, никому не нужны – и вскоре вся лужайка уже изукрашена шерстяными и лоскутными квадратиками. Многие рассаживаются, чтобы посмотреть, как мужчины – дельцы, лавочники, фермеры – передают ведра к фонтану и обратно, обливают каменные стены Лечебницы. Длинный шланг от пожарной телеги протянули на высоту трех этажей, до балкончика при кабинете доктора Стори, там стоят друг за другом двое мужчин в касках, направив шланг на соседние окна, превратившиеся в обугленные провалы. Пламени больше не видно. По толпе проносится слух, что дальше пожар не распространился.

Колокола умолкают, но бой их разнесся на много миль, как и дым от пожара в такой ясный день. Из соседних городков всё прибывают кареты скорой помощи, селяне подъезжают верхом, привязывают коней к веткам деревьев. Несколько предприимчивых торгашей из города продают с телеги пироги с мясом. Поняв, что опасность миновала, городские дамы раскрывают парасоли, вступают в беседы. Пламени КонаЛи не видит, только клубы влажного густого дыма, а по дороге, которая соединяет главную дорогу с колоннами при входе в Лечебницу, снуют телеги и кибитки. Она смотрит, как меж другими пробирается повозка, в ней один лишь возница… Встает, садится, разговаривает с лошадью – и КонаЛи срывается с места, отшвыривает в сторону чепчик, тянет за волосы, чтобы они распустились, чтобы перестать быть похожей на остальных. Вскидывает руки, кричит, лавирует в толпе, повторяет одно и то же имя, продолжает его повторять, даже когда Дервла останавливается и поднимает ее в повозку.

Детонька, говорит Дервла и обнимает ее. Где твоя